На днях правозащитная организация Amnesty International выпустила отчёт, в котором заявила, что украинские военные подвергают опасности гражданское население, размещаясь в населённых пунктах и не обеспечивая при этом эвакуацию мирных жителей.
Аккурат к выходным, в пятницу, 5 августа, в соцсетях и СМИ появилось «покаянное» письмо патриарху Кириллу, якобы написанное Сумским митрополитом Евлогием. Сумская епархия выступила с заявлением, что письмо поддельное и что архиерей такого не писал.
А в самом начале войны монахов Ахтырского Свято-Троицкого мужского монастыря (Сумская область) обвинили в том, что они якобы выступали корректировщиками вражеского огня.
Ставят ли под угрозу украинские военные жизни мирного населения в регионах, где ведутся боевые действия? Как на самом деле духовенство Сумской области относится к вопросу поминовения патриарха Кирилла? Служат ли украинские православные монахи наводчиками для российских обстрелов?
#ДавайтеОбсуждать. Попробуем разобраться в актуальных вопросах — а точнее, вбросах антиукраинской информационной войны. Наш собеседник — активный участник внутрицерковного движения по отделению УПЦ от московского патриархата, житель прифронтовой Сумской области архимандрит Серафим (Панкратов).
«Главный движущий механизм российской “спецоперации” — это ложь»
— Как для вас началась война?
— Я служу в небольшом селе в 20 км от Ахтырки, руковожу Елисаветинской обителью милосердия. Бои под Ахтыркой и в Ахтырке были в первый же день войны. Через несколько дней погиб мой постоянный прихожанин, Александр. От обстрела российских «Градов» погиб первый в Украине ребёнок.
С первого дня, убегая из-под обстрелов, в наше село стали прибывать из Ахтырки беженцы. Только нашей обители пришлось за первые два месяца разместить в селе более 40 человек.
Меня впечатлили те изменения, которые произошли в людях: подавляющее большинство с готовностью откликалось на чужие нужды, даже те, от кого этого совсем не ожидал. Не говоря уже об общем патриотическом подъёме — даже в сёлах, где 80, 100 жителей, огранизовывали тероборону, причём тогда, когда ещё совсем не было уверенности, что Ахтырка устоит.
Первое время я очень напряжённо молился, Иисусовой молитвой или своими словами — на текстах богослужений никак не удавалось сосредоточиться. Но зато тогда совсем по-новому открылись псалмы с «вражеской» темой, те, в которых про врагов. И шёл внутренний параллельный поиск — о чём и как именно молиться, была уверенность, что ничто из проблем войны нельзя обходить вниманием. В то время обнаружил в себе и то, насколько же важны, драгоценны, насколько любимы близкие и друзья, от большинства из которых я оказался отрезан. И к родителям не мог попасть до тех пор, пока не был освобождён Тростянец.
— Нашу Церковь с начала войны упрекают в пророссийских настроениях. Мол, поминаете российского патриарха, а он идеологически поддерживает войну против Украины. Какие настроения среди православных у вас?
— В первое воскресенье войны я собрал постоянных прихожан и сказал, что отныне мы не можем более поминать московского патриарха, поскольку он недвусмысленно одобрил эту войну против нас. Я предлагал прекратить его поминовение ещё года три назад, поскольку это соблазняло людей и отталкивало их от церковной жизни. Но тогда было несколько категорических противников, которые заявили: «Если вы так сделаете, мы перестанем посещать службы», а это был костяк общины. Тогда я им уступил. Теперь же со мной согласились все.
— Вы были активным участником движения за отсоединение Украинской Православной Церкви от московского патриархата. Расскажите, как пришло это решение.
— 28 февраля под впечатлением нескольких сообщений в Facebook и одной проповеди хороших честных священников я подготовил письмо-обращение к нашему Сумскому митрополиту Евлогию о непоминании патриарха Кирилла. Мой друг-единомышленник отредактировал, дополнил и стилистически «причесал» это письмо, и я стал собирать подписи среди духовенства нашей епархии. Оно стало первым письмом такого рода в УПЦ, а через три дня уже около 15 епархий официально прекратили поминовение, ещё 12 епархий — по устному благословению своих архиереев.
Вскоре, следуя примеру Киевской епархии, я, опять-таки, вместе с единомышленниками, подготовил письмо к Блаженнейшему Митрополиту Онуфрию от лица сумского духовенства о необходимости отделения от РПЦ.
— Наверное, непросто было решиться на такой шаг — открыто выступить с критикой патриарха?
— Я давно следил за информационной политикой Российской Федерации в отношении Украины и понимал, что главный движущий механизм российской «спецоперации» — это ложь. Поэтому в те дни мною овладело острое неприятие лжи ни в каком виде, в первую очередь в церковной жизни. Этакая жгучая ревность о правде. А ведь неправды, полуправд и всякого рода сомнительных двусмысленностей у нас хватает.
Я стал писать у себя в Facebook о том, что давно меня огорчало и смущало в церковной жизни, что мне виделось причиной того сложного положения, в котором оказалась наша Церковь. Пытался донести правду о происходящем до своих друзей и знакомых в России, открыв телеграм-канал и пригласив их туда. Я отслеживал и проверял через знакомых, которым доверяю, новости из Ахтырки, Сум, Тростянца (который оказался в оккупации), писал о преступлениях оккупационной армии, о консолидации украинского общества, в том числе в регионах, где ранее было очень много людей с пророссийскими симпатиями и с доверием к пророссийским СМИ.
— И как, россияне прислушались к вашим доводам?
— Очень быстро мои российские знакомые покинули мой канал: кто-то, думаю, из-за нежелания знать правду, кто-то — из боязни преследований властей. Когда его покинули все те, ради кого я его открыл, я его забросил. А вот моя церковная публицистика имела более широкий резонанс.
Ещё до войны я как-то задался вопросом в контексте слов Спасителя: «Горе вам, если будут говорить о вас хорошо все люди» (Лк. 6, 26). Ты же такой и есть. Где твои враги? Ты избегаешь конфликтов, хочешь быть в глазах всех хорошим… Зато теперь в этом плане изменилось всё — недругов у меня предостаточно.
Увы, было нечто, о чём я написал, не проверив, и тем самым бросил тень на двух достойных людей, о чём сильно жалею — меньше всего хотелось быть причастным к неправде. Тем не менее это был очень важный поворот в моей жизни.
Сейчас я уже обрёл гораздо большую степень внутренней свободы. В том числе это, как ни странно, сильно поколебало моё тщеславие (признаюсь, что желание известности в прошлом часто меня беспокоило). Было, конечно, и страшно, я понимал, что если окажусь под оккупацией, в покое меня не оставят. Но я сказал себе: «Рядом погибают мои близкие, совсем молодые люди жертвуют своими жизнями. Не время мне, монаху, бояться!»
«Я прожил вместе с бойцами 93-й бригады почти месяц»
— В начале войны православных священников и даже монахов в прифронтовых зонах порой обвиняли в том, что они выступали вражескими наводчиками…
— В десяти километрах от нашей обители почти на окраине Ахтырки находится Ахтырский Свято-Троицкий мужской монастырь. В начале войны в монастыре разместилось одно из подразделений 93-й бригады «Холодный яр». В большой степени благодаря бригаде Ахтырка устояла.
Братии монастыря предлагали остаться, но предупредили, что, возможно, монастырь окажется в зоне боёв. Вскоре начался вражеский обстрел Ахтырки, «прилёты» были и недалеко от монастыря. Игумен принял решение покинуть монастырь ради сохранения жизней братии. Насельники приехали к нам в село и разместились в большом доме наших прихожан.
Через пару дней в соцсетях появляется фейк с «доказательствами», якобы братия монастыря были вражескими наводчиками. Одного из монахов задерживают, допрашивают, но вскоре отпускают. Никаких официальных обвинений братии не предъявили, дело открыто не было. Но фейки среди жителей Ахтырки и соседнего с монастырём села произвели эффект разорвавшейся бомбы. Тогда все были на взводе, что вполне объяснимо. И братии пришлось уехать на Западную Украину.
— К украинским «бандеровцам» — подальше от российских «защитников»…
— В то самое время ко мне обратился знакомый из Ахтырской военной администрации, повёз в монастырь и познакомил с командиром одной из рот 93-й бригады «Холодный яр», часть которой тогда находилась в Ахтырском монастыре. Тот встретил меня приветствием, которое у нас, к сожалению, нечасто услышишь: «Слава Ісусу Христу!» А потом говорит мне: «Бачу, що дуже багато праці вложено в цей монастир, буде дуже жаль, якщо його розграблять, коли нас звідси переведуть, а попереджати про передислокацію ми нікого не будемо. Живіть із нами, харчуйтесь з нами, служіть, будемо раді такому сусідству».
— Как вели себя наши военные? Российская пропаганда уже восемь лет обвиняет украинцев в аутоагрессии — сами на себя напали, сами себя бомбим, сами с собой зверствуем. Теперь уже «правозащитники» из Amnesty International ту же песню запели. Что наблюдали вы как очевидец событий с начала войны?
— Очень показательно, что и ротный, и большинство бойцов, живших в монастыре, были уверены в том, что монахи оказались шпионами. Бойцы знали, что братия находится в 10 км, знали, где именно, но никто не делал никаких попыток с ними «разобраться». Наоборот, ротный сказал: «Хай вони в тому селі сидять, не наша справа з ними розбиратись, є контррозвідка, СБУ, це їхня справа, нехай розслідують, у нас правова держава».
Я прожил вместе с бойцами 93-й бригады почти месяц. Ежедневно служил вечером небольшой молебен о текущей ситуации и о победе, с самого начала пригласил всех участвовать. Никак не навязывался, постепенно знакомился.
В то время Ахтырку бомбили почти ежедневно, вражеский самолёт (а то и пара) часто пролетали над нами, иногда разворачивались над монастырём. Было и пару «прилётов» рядом — одна бомба взорвалась метрах в 150 от комплекса, вторая — метрах в 200. Позднее, отходя из Тростянца, группа российских солдат (наверное, увидев военных) обстреляла монастырь из миномёта, но, слава Богу, две мины разорвались над корпусом, в воздухе, ещё пара перелетела и взорвалась на склоне.
С некоторыми ребятами у меня постепенно сложились приятельские отношения, с протестантом Андреем, например. А с командиром взвода, Владом, я практически подружился. Влад мне очень понравился и как человек, и как командир, даже восхитил меня. Сдержанный, ни разу не слышал, чтобы он кричал на подчинённых. Почти всегда с лёгкой улыбкой, с аналитическим складом ума, эрудированный, с хорошими познаниями в самых разных областях. Его командование было малозаметным, но взвод работал как часы.
С удовольствием общался с ним вечерами. Если он говорил о военной стратегии, то почти обязательно с какими-то историческими аналогиями. Когда я сказал ему, что преподаю в семинарии церковное искусство, оказалось, что и тут он может поддержать разговор. Он – единственный, кто обязательно каждый день участвовал в вечернем молебне (ну, может, за парой исключений, когда объективно был занят по службе). Попросил, чтобы я отслужил литургию в одно из воскресений. Привёл на службу нескольких бойцов, а после службы говорит: «Знаете, это моя давнишняя большая мечта — отслужить службу Богу вместе с побратимами. Был у меня командир, который всех на службу собирал в обязательном порядке, но я так не могу…»
От него я узнал реальные, а не выдуманные российской пропагандой подробности о полке «Азов», с которым Влад неоднократно был на совместных учениях и дружил с некоторыми из бойцов, о «Правом секторе» (позже я познакомился с одним закарпатцем, который в 2014-м возглавлял областную организацию «ПС»). Мне и до того была очевидна ложь с той стороны о «нацистах» в Украине и я не считал до войны нужным глубоко изучать этот вопрос, но теперь и такой случай представился.
Договорились с Владом, если даст Бог, после окончания войны обязательно увидеться. Потом 93-я ушла освобождать Тростянец, там погибли трое бойцов из тех, что жили в монастыре вместе со мной. А о смерти Влада Скворцова под Изюмом я узнал в Великую Субботу. На пасхальной службе неоднократно думал о нём, о его семье, родителях и вдруг явно ощутил присутствие в храме его души.
После пасхальной службы, когда мы с сёстрами-монахинями и прихожанами собрались за одним столом, сразу рассказал им о его смерти и не выдержал — прорвало, разрыдался. На следующий день служили соборную службу в Ахтырке, в Покровском соборе. После чего, конечно, с отцами сели за праздничный стол, общаемся, а разговор нет-нет, да и о войне. Стали переживаниями делиться, а тут ещё и видео посмотрели об Ахтырке… В итоге сидим впятером слёзы льём. Такая вот Пасха.
После ещё пару недель жил с бойцами закарпатской теробороны. Им очень понравилось, как наши местные их встретили и как о них заботились. А мне они очень понравились и своей доброжелательностью, и хозяйственностью, и культурностью. Они будто принесли с собой теплоту домашнего уюта.
— Как православные люди, священники и простые прихожане, переживают войну в прифронтовых областях?
— Очень многие приходы у нас занимаются разного рода благотворительностью, в том числе помощью нашим военным. Наше село собирало продукты пограничникам. В Ахтырке протоиерей Георгий Серый устроил волонтёрский центр при Архангело-Михайловском храме. Местные жители укрывались в храме, как укрывались в нём от бомбёжек и во время Второй мировой войны.
В боковых нефах рядами стояли раскладушки, на которых ночевали и те, кто лишился жилья, и те, у кого поблизости с домом не было убежищ или кому было страшно оставаться дома одному. На приходе пекли хлеб для нуждающихся, готовили обеды, раздавали одежду, получали и распределяли гуманитарную помощь, развозили еду и медикаменты тем, кто физически не мог прийти — пенсионерам и инвалидам.
При храме была очень активная жизнь, в первую очередь молитвенная. Этот храм в полноте стал тем, чем призван быть. Знаю, что кто-то из местных священников поддерживал центр финансово.
В наследство от тех времён при храме остались жить чуть ли не с десяток собак и такое же количество котов, которых попросили приютить уезжающие. Некоторые животные, оставленные хозяевами, сами прибились.
***
ОТ РЕДАКЦИИ. Как мы видим из рассказов людей, видящих войну вживую, а не в телевизоре, украинский народ поддерживает своих защитников и наша армия заботится о безопасности мирного населения. Так же сплочённо ведёт себя мирное население — помогают ближним, пожилым и больным людям, и даже домашних животных в беде не бросают.
Однако на оккупированных (с точки зрения российской пропаганды — «освобождённых») территориях ситуация другая. Мы недавно писали о Мелитополе и царящей там атмосфере недоверия и страха. Как «военные администрации» оккупационных войск терроризируют население, преследуя и устраняя несогласных.
Мы здесь, в свободной Украине, имеем право и возможность обсуждать. Задавать вопросы и находить ответы, таким образом избавляться от завес лжи, на которой строится антиукраинская война, война против справедливости и здравого смысла. Простой сельский священник может высказать мнение, которое потенциально может пойти вразрез с мнением «начальства». И ничего — живой, на месте, служит.
Мы недавно публиковали рассказ священника, пережившего c семьёй оккупацию в Буче. Российские военные угрожали ему и его семье, приходили с обысками, отнимали личное имущество и документы, убили его зятя. А на территории, подконтрольной украинской власти, священник может находиться под одной крышей с украинскими военными, и о нём будут заботиться и относиться с уважением как к духовному лицу.
За малейшее подозрение в проукраинских симпатиях люди на оккупированных территориях могут отправиться «на подвал», где их подвергают пыткам и могут жестоко убить. На территории свободного государства монахи, которых подозревали в корректировке огня для вражеских войск, не пострадали от ложного обвинения — их дело расследовали и, не обнаружив доказательств, отпустили.
Риторический вопрос: где же находятся настоящие фашисты, что творили зверства с мирным населением?
