Историки как никто знают, что события имеют свойство повторяться. Главное — суметь провести параллели и вынести правильные уроки.
Почему путь Церкви — это путь падений и подъёмов? Почему Собор УПЦ 27 мая 2022 года не является попыткой уйти в раскол? Зачем для диалога УПЦ и ПЦУ нужны непременные условия? И какие моменты истории православия в Украине повторяются буквально на наших глазах?
Об этом мы говорим с преподавателем истории Православной Церкви священником Алексием ЯЛАНСКИМ. Публикуем первую часть беседы.
— В одном из интервью нашего проекта звучала фраза: «История Церкви — это в каком-то смысле история падений лучших её представителей, которые впадали либо в раскол, либо в ересь». Вы могли бы это подтвердить или опровергнуть? Ведь одних и тех же пастырей, наших cовременников, кто-то называет раскольниками, а кто-то — святыми.
— Это утверждение будет уместно не опровергнуть или подтвердить, а дополнить. История Церкви — это действие Божественного домостроительства, которое совершается вопреки тому, что падают даже великие праведники. Столпы православия рушатся, великие слуги Христовы становятся предателями. И вопреки этому Господь ведёт Свою Церковь вперёд.
Как учит преподобный Максим Исповедник, в нашем мире далеко не всё происходит так, как хотел бы Бог, но всё равно ведёт к тем результатам, на которые Бог рассчитывает. И поэтому даже падение великих праведников, даже возникновение ересей и расколов идёт на пользу Церкви — как сказал апостол Павел в Первом послании к Коринфянам, чтобы проявились искусные, причём не только среди еретиков, но и среди православных, которые им противостоят.
— Сейчас сплошь и рядом паства обвиняет разных представителей духовенства во лжи. Но выходит, серьёзно ошибаться могут даже величайшие праведники?
— Чтобы найти такой пример, достаточно открыть любую страницу церковной истории. Взять того же патриарха Сергия Константинопольского. Удивительный человек, у которого была очень сильная молитва! Когда авары, славяне, персы атаковали Константинополь, он взял омофор Пресвятой Богородицы и окунул его в воды залива Золотой Рог. Началась страшная буря, которая потопила славянский флот. И вот, этот великий человек начал заниматься церковно-униональной политикой и пытался объединиться с разными еретиками, для чего жертвовал православной верой, занимался интригами.
Сегодня мы вспоминаем патриарха Сергия в Неделю Торжества Православия в тех списках, где читается слово «анафема» — в одном ряду с Арием, Несторием и им подобными. До сих пор его ересь моноэнергизма не позволяет нам объединиться с определёнными Церквями, например, с коптской.
— Кстати, нашу Церковь упрекают в требовательности, когда идёт речь о возможности объединения с ПЦУ. На Соборе 27 мая тоже сформулировали ряд условий, без соблюдения которых диалог состояться не может. Что мешает договориться без них?
— ПЦУ окольными путями шла к своему становлению. Сказать, что там всё было гладко, — это выдать желаемое за действительное. Путь ПЦУ нужно рассматривать не с 2018 года и даже не с 1992-го, когда начался «филаретовский» раскол, а с более раннего момента — когда только-только стала появляться инициативная группа по воссозданию Украинской Автокефальной Церкви. Это примерно 1989-1990 годы. И за тридцать c лишним лет там успело произойти много всего незавидного. Например, принятие в клир непонятных людей, непонятно кем восстановленных в сане.
Но нужно ведь соблюдать каноны, церковное право. Как написано на входе в склеп, где почивают мощи преподобного Ионы Киевского: «Дети, закона моего не оставляйте». Мы должны хранить законы, которые нам завещала наша мать — апостольская Церковь. Соответственно, мы требуем, чтобы и встречная сторона тоже соблюдала законы. Мы просим не каких-то излишеств, а всего лишь того, что принято в семье Православных Церквей.
— Вы говорите, что в ПЦУ в клир взяли людей с сомнительной биографией, в то время как существует и иная точка зрения — о возможности восстановления в клире без дополнительных процедур. Откуда такое расхождение во взглядах?
— Один из апологетов Вселенского Патриарха Варфоломея задал вопрос: «Почему нужно перерукополагать “филаретовских” священников, которые пришли в ПЦУ? Сколько было принято в Церковь еретиков в сущем сане! А этих УПЦ просит рукополагать заново». Но здесь путают ересь с расколом.
Ересь — это искажение непреложных церковных истин. Например, Несторий утверждал, что Богородица родила не Бога, а просто человека. Еретики, даже ломая каноническое представление о Боге, не всегда ломают Церковь. И в повреждённой ересью Церкви, если ересь не смертельно опасна, остаётся благодать.
А вот раскол возникает там, где церковное тело рвётся и прекращается евхаристическое общение. Раскол — это неспособность молиться и сосуществовать вместе, потому что кто-то живёт по Закону Божиему, а кто-то вопреки ему.
Раскол не может быть уврачёван через принятие священника в клир в сущем сане — как минимум должно быть покаяние. Мы говорим о перерукоположении ещё и потому, что многие представители духовенства ПЦУ были рукоположены безблагодатными епископами. Мы с ними не молимся не потому, что они неправильные по своим взглядам. А потому, что они не являются духовными лицами.
— Разъясните это в фактах, пожалуйста.
— Есть факт: в 1997 году патриарх Филарет (Денисенко) был предан анафеме, соответственно, все хиротонии, которые он после этого совершал, недействительны. Патриарх Варфоломей снял анафему в 2019 году. Но прошедшие 22 года были временем, когда патриарх Филарет был безблагодатным и, соответственно, не мог совершить ни Литургию, ни рукоположение. Но продолжал это делать. Поэтому существует огромное «поле безблагодатности», где нужно перерукоположение тех, кто был рукоположен патриархом Филаретом в течение этих двух десятков лет.
К тому же патриарх Филарет часто принимал в клир и восстанавливал в сущем сане людей, низложенных за различные канонические нарушения. И с этим тоже надо разбираться. Потому что если священник, например, совершил смертный грех и лишился сана — и его принимает Киевский Патриархат, а в 2022 году этот человек, будучи уже в клире ПЦУ, требует, чтобы я с ним сослужил, то я всё равно не имею права этого делать. Этот человек был лишён сана и в том же статусе остаётся — поэтому он должен как минимум пройти какую-то реабилитацию.
С тысячами людей, возможно, придётся работать, а ПЦУ не хочет этого, потому что для них это очень унизительная процедура. А мы, в свою очередь, не можем оставить всё как есть, потому что иначе смешаем праведное с грешным и Церковь наполнится хаосом.
С кем-то из духовенства ПЦУ, может, мы бы и могли помолиться — например, с теми, кто ушёл в эту структуру в сущем сане. Но опять же, эти священники молятся с другими — теми, кто фактически сана не имеет. И сослужением мы бы свидетельствовали о неправде: мол, чтобы быть священником, не обязательно быть рукоположенным, достаточно просто послужить с каким-то каноническим представителем духовенства.
Скорее, нам придётся пойти на гонения, но остаться верными тем правилам, которые мы наследуем от святых отцов. Потому что если мы ради условного мира пойдём на нарушение этих правил, Господь может ещё более сильно покарать. За отступничество.
— Есть ли в истории православия в Украине аналогии тем событиям, которые происходят сейчас в отношениях между УПЦ и ПЦУ?
— Попытка объединения Церквей в Украине была предпринята ещё в 1943 году. Тогда тоже на территории нашей страны была своя автокефалия, полуканоническая (которая вроде бы даже имела некий томос, но на самом деле всё было спорно). Глава этой автокефалии митрополит Поликарп (Сикорский) предложил воссоединение тогдашнему предстоятелю Украинской Автономной Православной Церкви митрополиту Алексию (Громадскому). Ничего не получилось, в том числе и потому, что против воссоединения выступил авторитетный киевский схиархиепископ Антоний (Абашидзе). А митрополит Алексий вскоре был расстрелян неизвестными. Даже зная, что его ждёт нечто подобное, он написал: «Я рад, что этого не произошло! Я очень не хотел воссоединения с Церковью, которая не ограждена забором законов».
Забор из церковных законов для Церкви — это не концлагерь, а овечий загон, охраняемый Пастыреначальником Христом от расхищения волками. С Церковью, где нет таких законов, опасно объединяться, потому что в ней много анархии.
Есть путь жизни и путь смерти. Путь Бога и путь дьявола. Нельзя пойти по некоему промежуточному пути. Нельзя быть одновременно «немножко хорошим» и «немножко плохим», «немножко живым» и «немножко мёртвым». Не то получится, как в одной юмористической передаче: богатырь не хотел делать выбор между дорогой налево и дорогой направо и ударился лбом о межевой столб.
— Но ведь часто путь христианина называют как раз серединным…
— Если есть возможность идти по такому пути, то, конечно, нужно идти. Он полезен, когда и дорога влево, и дорога вправо ведут в погибель. И это уже не выбор между Богом и дьяволом, а уход от крайностей. А уход от крайностей возможен там, где есть глубокое смирение, потому что смиренный человек приучается мыслить рационально — умом сердца, а не эмоциями.
Собор нашей Церкви, который прошёл 27 мая, можно назвать как раз серединным путём. С одной стороны, мы не разорвали отношений с другими Церквями, потому что это было бы преступлением со стороны владыки Онуфрия. Он этого делать не будет и не хочет. С другой стороны, мы дали всем понять, что не являемся фанатами «русского мира» или патриарха Кирилла.
— Насколько это вообще правильно с духовной точки зрения — переходить на самоуправление по политическим причинам?
— Давайте посмотрим на этот вопрос в историческом контексте. Где находится наша Церковь в XVI и XVII веках? В составе Константинопольского Патриархата. Нас нас нападают турки, постоянно грабят наши земли. Где глава нашей Церкви и её административный центр? В городе Стамбуле. А Вселенский Патриарх при этом — не просто глава Церкви, а министр милет-баши, член дивана, то есть верховного государственного совета при султане.
Казаки могли бы сказать: «Ідіть геть, константинопольські попи! Ваша ж країна нас руйнує!» Но казаки отлично понимали, что их священники — такие же украинцы, как и они сами. И что их митрополит, находящийся в Киеве, никого на эту войну не благословлял. А если в Константинополе патриарх благословляет сербов, румын или других православных подданных Порты участвовать в войнах Османской империи (а они участвовали, причём очень активно), то эти благословения происходят не потому, что патриарх этого хочет, а потому, что не может сказать султану нет.
Считать, что центр, из которого начинается вторжение, равнозначен центру управления Церковью, нельзя. Все отлично понимали, что Вселенский Патриархат не по доброй воле находится под пятой Османской империи.
Проблема в том, что мы стали врагами в глазах современного украинского общества. И дело не в том, обижены мы или не обижены на патриарха Кирилла. А в том, что мы сегодня хотим доказать, что мы не враги своему народу.
Да, можно сказать, что Церковь аполитична и вообще не должна вникать в такие вопросы. Но если мы аполитичны, то какая тогда Москве разница, «московские» мы или нет.
— Может, жить в отстранении от общесоциальных проблем для Церкви было бы и правда проще?
— Отстраниться тоже не вариант, потому что мы тогда станем крошечной группой людей, которые живут сами по себе, в своём замкнутом мирке, подобно современным старообрядцам. Они почти не несут проповедь за пределы общины, вот что страшно. Но когда человек или община живёт только ради себя, они потихоньку гаснут. Это похоже на медленное загнивание.
В каждом поколении появляются люди, которые не очень заинтересованы в православной вере, не разделяют взглядов своих отцов, уходят в светскую жизнь или в другие религии. Такое, например, активно происходило в середине ХХ века: тысячи людей в том же Египте переходили в ислам, потому что христианство им казалось скучным.
Разумеется, христианство должно быть более живым в отношениях с окружающими миром! Яркий пример такого взаимодействия — знаменитый Меморандум соловецких епископов, написанный ещё в начале сталинских гонений. В нём есть тезис, ставший знаменитым: ваши беды — это наши беды, ваши проблемы — это наши проблемы.
Никогда не было такого, чтобы Церковь замкнулась в себе и ей было наплевать на то, что происходит в государстве. Сколько древних святых были воинами! Они сражались за языческих императоров, за языческую империю, потому что то была их Родина. Они оставались христианами, но всё равно защищали свою землю — разумеется, до нужных границ.
Тот самый серединный путь в данном случае — это не отказываться от мира, который тебя окружает, но и не порабощаться идеологией, если она противна Христу.
— В Москве сегодня далеко не всем нравится серединная позиция нашей Церкви и Блаженнейшего.
— А вот ХХ век имел много ситуаций, когда Москва специально разрешала Церквям внутреннее самоопределение и самоуправление, понимая, что на каждом участке земли — своя власть, своя идеология. Своё собственное церковное управление было на Дону, в Сибири, на Дальнем Востоке.
УПЦ сегодня нужна конкретная позиция, чтобы показать, что мы — не часть вражеского войска, не пятая колонна. Это нужно, чтобы сохранить Церковь, и в этом владыка Онуфрий поступает фундаментально.
Мы не с патриархом Кириллом ссоримся. Мы спасаем нашу Церковь от уничтожения, потому что общество нас выбросит за борт как врагов государства из-за того, что мы поминаем патриарха Кирилла или называемся Московским Патриархатом. И если из-за этого мы потеряем все приходы, то возникает вопрос: что для Бога важнее? То, что человек может причаститься Тела и Крови Христовых? Или что Кирилл по-прежнему остаётся нашим патриархом?
Самое важное в Церкви — это Христос, это возможность спасения, возможность евхаристического единства. А политические лозунги и положения — не более чем пыль. Простите, те, кого мы поминаем сегодня, завтра будут позабыты, но если мы не спасёмся, потому что из принципа отказались от Евхаристии, от крещения наших детей…
Вот в этом смысле владыка Онуфрий идет путём золотой середины: уходя, но не ссорясь. Пожертвовать ради патриарха всем — спасением душ, Церковью, храмами, Литургией — это ведь тоже крайность. Хоть некоторые продолжают думать, к сожалению, что без этой жертвы спасение невозможно.
То же самое, кстати, было после Октябрьской революции: люди считали, что без монархии Церковь невозможна, что Церковь может существовать, только если её возглавляет православный царь, Божий помазанник — а в обратном случае она теряет свою экклезиологичность и превращается в собрание нечестивых.
Но когда человек привязан к какой-то идеологии и за эту идеологию готов растерзать, когда он вплетает её в высшую систему ценностей, то тем самым он путает две вещи. Господь говорил: храм и живущий в храме — не одно и то же. И если храм иудейский погиб, это не значит, что Бог оставил Свой народ.
Если происходит отказ от каких-то отдельных идеологий, это ещё не значит, что мы перестали быть Церковью. Но это нужно донести до тех, кто живёт ложным представлением, что якобы вся система Церкви построена на каком-то странном культе, связанном с Россией.
— Почему Церковь часто ассоциируется с конкретным государством или идеологией?
— Потому что чаще всего государство в какой-то мере подчиняет себе Церковь и заставляет выполнять свои требования. К сожалению, подобное имело место и в Византии, и на Руси. Причём в Византии император хоть как-то пытался договариваться с Церковью, а на Руси часто всё обстояло куда хуже. Государство управляло церковной структурой, хоть и не до конца подчиняло её себе. Это очень, например, ощущалось во времена Петра Первого.
Церковь должна от такого положения вещей отходить, абстрагироваться, говорить: извините, мы так не можем. И всегда будут мученики, исповедники, например, как патриарх IX века Игнатий, который после госпереворота императора Михаила отказался насильственно постричь в монахини его мать, императрицу Феодору, и его сестёр, за что был лишён сана, подвергнут пыткам, и оказался в тюрьме.
Хуже ситуация была при Иване Грозном, который хотел поставить Церковь на колени, но опять же, Церковь не соглашалась. Например, митрополит Филипп (Колычев) выступает против — и в результате становится мучеником. Русские идеологи часто пытаются показать, какие русские цари были сплошь благочестивые. Но этот случай показывает, что нет.
Сказать, что государство или идеология всегда сливались с Церковью, нельзя. Такое случается, скорее, в маленьких народах — например, у черногорцев или киприотов, когда Церковь становится неотъемлемой частью местной культуры и многовековой борьбы за православную веру, так что уже трудно отличить, где политика, где культура, где Церковь — настолько они срослись. С одной стороны, это хорошо, когда народ до такой степени врастает в Церковь. С другой стороны, Церковь в таком случае перестаёт быть самостоятельной. То есть если народ будет требовать от неё менять свои взгляды, ей будет очень тяжело противостоять. А менять законы Церкви нельзя.
Так что Церковь должна уподобиться дереву, которое пускает корни — в данном случае в свой народ, но стремится к Богу, а не превращается в пенёк с огромной корневой системой, по которому невозможно никуда подняться.
Продолжение следует.
