Каким будет украинское православие после майского Собора УПЦ, провозгласившего независимость нашей Церкви от РПЦ? Какие проблемы Русской Церкви не позволяют нам оставаться вместе? В чём разошлись наши пути? В чём выражается кризис постсоветского православия?
В рамках проекта #ДавайтеОбсуждать мы говорим об этом с настоятелем киевского храма в честь иконы Божией Матери «Умягчение злых сердец» и святителя Петра Могилы протоиереем Иоанном ТРОНЬКО.
А к какому типу благочестия принадлежите вы?
У нас есть на сегодняшний день завершившийся Собор УПЦ. Приняты определённые решения — некоторые ещё будут озвучены богословской комиссией, уже опубликован изменённый устав об управлении УПЦ. Все эти процессы, происходящие в Церкви, не могут не беспокоить наших прихожан и духовенство.
И, на мой взгляд, сейчас самое время начать говорить о таком подзабытом понятии, как миссия Церкви.
Открывая Священное Писание Нового Завета, мы видим, что внутри раннехристианских общин складывалась своя, особенная жизнь: это описано в первых главах книги Деяний апостольских. В то же время присутствовала важнейшая необходимость проповеди для людей извне — для язычников, для иудеев. Потому что тогда о Христе не знали ещё вообще ничего, и апостольское благовествование стало донесением Благой вести с предложением уверовать и принять искупительную жертву Господа.
Сейчас ситуация совсем другая. Нет практически ни одного дома, где не хранилось бы Евангелие. Большинство людей — крещены, притом в православных храмах. Нужна ли им проповедь? И тут мы начинаем задумываться о том, а есть ли в Церкви что проповедовать.
Выясняется, что есть. Потому что, как говорил писатель Николай Лесков, «Русь крещена, но не просвещена». И это заметно по качеству жизни людей – сплошные двойные стандарты.
В наше время ясно видны разные формы «как бы религиозности» в Церкви, которые, вероятнее всего, древних проповедников Евангелия не порадовали бы.
У преподобной Марии (Скобцовой), монахини, мученицы (была сожжена в печах концлагеря во Франции, канонизирована Константинопольской Церковью) есть прекрасная статья «Типы религиозной жизни». Очень полезная, рекомендую к прочтению, чтобы разобраться в природе Церкви, в природе или типе своей собственной религиозности и церковности.
Для чего нужна Церковь? В последнее время этот вопрос стал очень актуальным не только для людей внешних, которые могут в храм заглянуть пару раз в году, но и для тех, кто живёт общинной жизнью, постоянно ходит в церковь. При этом не все могут дать на него ответ. В связи с этим мы должны для себя выяснить, какие практические задачи стоят непосредственно перед Церковью как институцией.
Типы религиозной жизни могут быть разные. Кто-то ходит в храм, соблюдая традиции. Является ли это в чистом виде религиозной практикой? Трудно сказать.
Есть иная, эстетическая, форма благочестия. Когда человек приходит ради атмосферы — красивых песнопений, может быть, иконописи, благолепного богослужения.
Есть, как писала преподобная Мария, синодальный тип благочестия, монархический. Для таких людей Церковь является частью государственного аппарата. И, находясь в лоне Церкви, человек чувствует, что он полноправный член общества, социума, у которого есть какая-то идеология, свои задачи.
Есть уставщический тип благочестия, предполагающий, что человек любит жить так, чтобы всё было правильно. Для него храм является «обязательным условием», даёт возможность проявить свой перфекционизм, желание обитать в чётком своде законов и правил.
Можно ли сказать, что эти типы — в чистом виде благочестие? Нет, нельзя. Потому что известно множество законников-фарисеев, которые выполняли огромное количество предписаний, а любви и смирения не имели.
И, конечно же, нельзя не вспомнить евангельский тип благочестия.
Безусловно, нельзя принадлежать в чистом виде к тому или иному типу благочестия. Мы все — сосуды, в которых намешано много всего: каких-то ожиданий, воспоминаний из детства и всякого разного другого. Но тем не менее одна из задач христианина, и мы знаем это из святоотеческой традиции, — не забывать о главном, о Евангелии.
Потому что если вдруг мы захотим Евангелие Христа, Его заповеди адаптировать к нашей греховной жизни, то мы его потеряем.
Мы перестанем быть солью. Как пел БГ: «Если соль теряет силу, она становится яд».
К сожалению, именно это сейчас происходит со многими христианами. Люди светские отмечают, что современные верующие не так уж редко (а может, даже и часто) перестают быть теми носителями, образцами благочестия и жизни духовной, которую внешние хотели бы в них видеть. Из-за этого у многих происходит разочарование в христианстве и в Церкви.
Лишь бы ты хорошо учился
И современные богословы всё чаще пишут о кризисе христианства.
В древности внутри Церкви возникало много противостояний, причём борьба велась за чистоту веры. Потому что в эпоху Вселенских Соборов необходимо было выкристаллизовать церковное учение в такую форму, которая стала бы фундаментом на века и тысячелетия для всего тела Церкви. Именно в связи с этим мы и слышим такие привычные для нас понятия, как «еретик», «анафема».
Мы видим, что встречались такие формы, с которыми Сам Христос не мог согласиться. Он ведь не пришёл в Иерусалимский Храм просто поуговаривать торгашей разойтись, но сплёл плеть, которая кому-то из них неслабо так прошлась по спине. И столы были опрокинуты, и имущество повреждено. То есть это был некий момент агрессии. «Ревность о доме Божием снедает Меня» — непримиримость с неправдой, со злом, с грехом, которая проявилась у Того, Кто есть Любовь.
В древнем христианстве признаки, по которым определяли, свой ты или чужой, враг ты или мы на одной стороне, складывались благодаря Символу веры. Но сейчас возникла серьёзная опасность.
Люди стали слишком смело судить о границах Церкви. Очень многие, не имея никакого образования, не говоря уже о духовном, судят о том, кто спасётся, войдёт в Царствие Небесное, а кто не войдёт.
Есть прекрасный анекдот на эту тему. Показывая обители рая, один из апостолов говорит душе: «Здесь у нас греческие православные. Здесь — православные из Америки. А здесь, — переходя на шёпот, — православные из Русской Церкви». Его спрашивают: «А почему Вы говорите шёпотом?» — «Потому что они думают, что они здесь одни».
Церковь без миссии перестаёт быть Церковью и превращается в группу с сектантским сознанием. У нас должно быть совершенно чёткое понимание, что нужно преподать верным Чашу (Таинство Евхаристии) и Слово. И мы видим, как на протяжении советского и в постсоветское время враг боролся с общинностью, семейностью в храме, с Евхаристией, участием верных в Божественной литургии и возможностью общаться после.
Сама природа общины с древности предполагала общение и в то же время готовность быть открытыми окружающему обществу. Апостолы не сидели где-то в отшельничестве, но постоянно двигались, находились в динамике, проповедовали. Говорили о Христе Спасителе, о Его Воскресении.
И мы видим, что в наше время эта миссия Церкви практически забыта, увы.
Причин много разных. Например, мы утверждаем, что виновата в этом не Церковь, а современное общество, которое отделило себя от Церкви. У меня самого был такой опыт. Уже будучи семинаристом, я пришёл в обычную общеобразовательную школу, и классная руководительница попросила: «Скажи детям, чтобы они не жевали жвачку на уроках». А на моё возражение, может, стоит всё же рассказать им о Евангелии, учительница ответила: «Важно, чтобы они хорошо себя вели».
И в тюрьме священника просят сказать заключённым, чтобы они выполняли все правила. Военнослужащим — чтобы слушались командира. Школьникам — чтобы слушались учителей. Как будто бы миссия Церкви на этом заканчивается.
Но нет. Миссия не в этом заключается. Миссия — в том, чтобы познакомить людей со Христом.
Как проверить, ведётся ли миссия в Церкви? Очень просто. Надо честно ответить на вопрос: есть ли у нас место для детей и молодёжи, могут ли они найти себе в храме место?
Надо признать, что в большинстве случаев ответ будет отрицательным. К сожалению, успешно существующие инициативы — очень точечные, единичные, не системные и не предполагают заботу о том, чтобы дальнейшие поколения почувствовали, что такое Церковь и почему, для чего она им нужна.
В Мюнхене есть митрополит Марк — у него на богослужениях присутствует довольно много детей. Ребята пономарят, для них создана большая воскресная школа. По всему видно, что детям и молодёжи в храме есть место.
Одна из бед современного православия — мы хотим сделать православие удобным для себя. А задача на самом деле совсем другая.
И это ещё не всё. Бывает, община живёт насыщенной внутренней жизнью, ведётся активная внешняя миссия, но мостиков между ними может и не быть. То есть никак не связаны между собой те, кто уже внутри Церкви, и те, кто ещё пока снаружи. К сожалению, тенденции в наших храмах таковы, что люди в общине часто не готовы принять внешних. А те, приходя, не чувствуют себя комфортно — везде на них косо смотрят: «Вот тут ты занял моё место. А тут баба Валя сидит, а тут баба Катя…»
Сейчас главная задача — начать говорить о постсоветском православии. Потому что в наше время нет ничего более ценного, чем любовь, эмпатия, возможность понять и почувствовать другого человека, к какому сообществу он бы ни принадлежал.
Крайности церковной жизни
Мы должны признать: сложилась тенденция, когда прихожане замкнуты в псевдоправославном гетто — внутри монастырей, общин закрытого типа. В своё время это было характерным для постсоветской Церкви, куда не очень-то хотели внешних, «с улицы», впускать.
Я хорошо помню, как ещё школьником пришёл в Лавру. Это был 1988 год, мне исполнилось лет 12-13. Было очень много людей, я заглянул в Анно-Зачатьевский храм, и какая-то женщина подошла и сказала: «Тебе тут не место, уходи, туристам тут делать нечего». Аналогичная ситуация случилась во Владимирском соборе Киева. Причём я совершенно благопристойно себя вёл, просто руки держал за спиной, но всё равно две старушки меня буквально развернули и подтолкнули к выходу.
Уже потом мне рассказали, что Владимирский собор «славился» своими реактивными служительницами. Но тогда на пороге храма я буквально пообещал себе, что никогда больше в православную церковь не зайду.
Это ощущение закрытого общества, закрытой системы, которая не предполагает никакого движения во внешний мир, сложилось не только по вине светского государства. В целом формат церковного устройства не давал возможности внешним людям понять, кто такие верующие, чем они дышат, чем живут. До сих пор мы, православные, сталкиваемся с огромным количеством предубеждений, и люди светские за эти свои предубеждения держатся порой мёртвой хваткой.
Но спросите, была ли у них возможность поговорить со священником, просто побеседовать? Долгое время вообще не существовало никаких площадок, которые бы позволили им соприкоснуться с миром живой Церкви.
«Бог не в брёвнах, а в рёбрах»: можно построить храмы, сделать их очень величественными, но они останутся пустыми, в них не придут люди. И мы видим, что Церковь земная к этому сейчас приходит. Немало храмов и соборов по всей нашей земле, но они полупустые.
Община — это конкретные люди, которые чистят подсвечники, моют пол, жертвуют на хор, на то, чтобы священник мог оплатить электроэнергию. Они непосредственно принимают участие в жизни храма. А потом оказывается, что есть другие жители села, которые говорят: «Мы тоже члены этой общины. И хотим, чтобы церковь из одной юрисдикции перешла в другую». И когда храм переходит, фактически путём захвата, как это сейчас нередко, увы, происходит, его закрывают на замок, и он может долгое время пустовать. Потому что это те самые «брёвна», в которых нет «рёбер».
Другая крайность — когда возникает желание понравиться внешним из какой-то политической целесообразности. В этом контексте и закрытость, замкнутость в системе какой-то структуры, и совершенно вовне направленное делание, желание понравиться миру без формирования общинной жизни для Церкви неприемлемы.
В своё время покойный митрополит Владимир (Сабодан) в одном из документов, принятом на Священном Синоде УПЦ, осудил политическое православие. То есть то, которое пытается сотрудничать с государственным аппаратом. Подобное, к сожалению, мы видим сейчас в Русской Православной Церкви. И такой же соблазн — быть в симфонии с государством — присутствует у церковных структур здесь, у нас, в Украине.
Наверное, поэтому многие восприняли проведённый 27 мая 2022 года Собор УПЦ как желание верных и священников Украинской Православной Церкви понравиться государству, пойти на компромисс и отделиться от Москвы — «чтобы перестали трогать». В этом ключе даже как-то неловко и напоминать, что война, агрессия — на самом деле страшная боль. И нас сейчас просто обесценивают — священников, верующих нашей родной земли, сыновья, дети которых тоже воюют, и мы тоже помогаем, участвуем в жизни страны, делаем всё, что необходимо для победы. Тем не менее наши усилия пытаются преподнести как неискренние.
Кто более оторван от народа?
Говоря о болезнях постсоветского православия, помимо кризиса общинности необходимо упомянуть и кризис епископской власти.
Со стороны духовенства, к сожалению, общепринятым является критическое отношение к епископату. Его воспринимают как оторванное от жизни сообщество, а порой даже клан, который сам в себе живёт, сам себя ассоциирует с Церковью и замкнут сам в себе.
Тем не менее сами священники, которых гораздо больше, чем епископов, — увы! — не замечают, что точно так же они оторваны от прихожан.
В большинстве приходов у людей нет возможности встретиться и спокойно поговорить со священником как с пастырем на разные вопросы, разные темы. Сложилась определённая статусность духовенства, при которой оно остаётся для прихожан недостижимым, особенно в больших приходах. К отцам трудно достучаться, невозможно добраться, они всегда заняты, всегда спешат на какую-то требу.
На больших приходах люди по-прежнему часто не знают друг друга, какие у кого проблемы и нужды — чего не предполагал формат древней Церкви. Потому что была взаимная забота друг о друге, способность к эмпатии, рефлексии.
Надо признать, что из-за этого доверие подорвано. Мы на приходах не являемся единым целым. И раздробленность Церкви, её атомизация, о которой в последнее время много говорят, проходит не только по вертикали, но и по горизонтали. Можем ли мы сказать, что духовенство между собой готово дружить? Увы, это не такое распространённое явление. Мне как настоятелю столичного храма самому не хватает открытости — к отцам, собратьям, моим соседям, желания чаще служить вместе, встречаться, советоваться друг с другом.
Мы живём отдельными семьями-приходами и варимся каждый в своём соку. Прихожане наши «голосуют» ногами: переходят в один храм или другой, находят тот, где им комфортнее.
То есть соборности нет не только по вертикали, но и по горизонтали.
Вертикаль и горизонталь — некое подобие креста — подталкивают нас к тому, чтобы начать как-то выходить из этого кризиса. Развернуть свою разобщённость лицом ко Кресту Христову. Потому что Крест Христов, как писал митрополит Антоний Сурожский, — это распростёртые объятия навстречу всему миру. Сораспяться со Христом — значит также, претерпевая боль и находясь в состоянии беззащитности, открыть своё сердце миру, который, действительно, может отнестись очень безжалостно. Но в этой нашей слабости и проявляется Сила Божия.
Собор УПЦ возглавляем был Самим Господом
Каким же в дальнейшем будет украинское православие?
Очевидно, что Господь ведёт нас по какому-то Своему пути. И Собор УПЦ (я слышал это уже не от одного архиерея), возможно, впервые за всё время был по-настоящему собором. Не формальным, не декларативным. Действительно велась полемика, вслух высказывались переживания, всё происходило с молитвой. И принятые на Соборе УПЦ решения настолько удивительны, богодухновенны, что прямо чувствовалось действие Святого Духа. «Днесь благодать Святаго Духа нас собра», — как поётся перед началом Собора.
Прежде всего, это была попытка вернуться к той миссии, которую должна вести Церковь. Попытка обратиться к евангельской любви, перестать наименовывать наших сограждан врагами и попробовать найти с ними общий язык, пусть даже они находятся в церковной юрисдикции, которую пока что не весь православный мир готов признать. Это сейчас проблема Православной Церкви Украины, которую признали только четыре поместные Церкви, а остальные десять пока что нет.
Далее — мы фактически выходим в плоскость поместного православия, которое очень чётко осознаёт, кто его дети. Как сказал мне один священник, когда война началась, он перестал поминать патриарха, потому что вдруг осознал, что он — чадо Предстоятеля Митрополита Онуфрия, а не той стороны, которая войну поддержала и фактически благословила.
В этом смысле очень важно осознавать, что закончится война и придут к нам ребята, воины, крестить своих деток, которые у них родятся, и спросят нас: «А вы с кем были? В какой Церкви? Вы за меня молились, чтобы я жив остался? Или вы молились за победу оружия Российской Федерации? С кем вы были ментально?» В этом свете негласно, неформально Собор УПЦ дал толчок, импульс, задал вектор вот этого ощущения себя и своей идентичности на нашей родной украинской земле.
Надо признать, что идеология «русского мира» изначально как будто декларировала благие цели, но плоды, к которым она привела, очень печальные, горькие. Вместе с тем многим верующим, которые эту идеологию усваивали как часть жизни Церкви, трудно будет от неё отказываться. Это действительно болезненный отрыв, потому что одно из самых тяжёлых переживаний — понять, что ничего общего с евангельским христианством идеология «русского мира» не имеет. И с древней неразделённой Церковью ничего общего у неё нет. Носителем этой идеологии на сегодня является московская патриархия.
Теперь всё больше будет складываться концепция украинского православного духовного пространства. Потому что мы не преследуем задач отхватить как можно больше земель для нашей Церкви или забрать себе епархии другого государства. То, чем по факту сейчас занимается Русская Православная Церковь.
У нас другая задача. Не о стенах позаботиться, а о живых душах — тех людях наших, украинцах, которые стали беженцами. В этом смысле решение Собора о миссиях за рубежом удивительно мудрое. Хочется надеяться, что будут открываться приходы Украинской Православной Церкви за рубежом и это будет большим утешением для наших сограждан в других странах.
Записала Дарья Дубницкая
