Этот диагноз поставили Илону Маску и Альберту Эйнштейну. Люди с расстройствами аутистического спектра ведут себя диковинно, и болезнь может иметь разнообразные формы. У людей с такой особенностью нервной системы сохраняется интеллект, а вот включиться в социум им очень тяжело.
Журналистка нашего проекта Дария ДУБНИЦКАЯ — мама двоих деток с аутизмом. Расспрашиваем её, как проявляется заболевание и как жить, если твоему ребёнку диагностировали РАС.
Наша собеседница — Дария ДУБНИЦКАЯ, журналистка проекта #ДиалогТут. Родилась и выросла в Киеве. Окончила Киевский медицинский колледж им. П. И. Гаврося, затем Педагогический университет им. М. П. Драгоманова по специальности «социальный педагог, практический психолог». С 19 лет занимается журналистикой. Работала в газетах «Вечерний Киев», «Газета по-киевски», «Факты», на телеканале «Глас».
Замужем. Муж Михаил — бывший каскадёр, тренер (сейчас в отпуске по уходу за детьми). Обоим детям Дарии и Михаила весной 2022 года поставили диагноз «атипичный аутизм».
СПРАВКА: Аутизмом называют расстройство психического и психологического развития, при котором у человека наблюдается выраженный дефицит эмоциональных и социальных проявлений. Ещё 20 лет назад аутизм считался редким нарушением (регистрировалось всего 2–6 случаев на 10 000 детей). Сегодня, согласно статистике, расстройство аутистического спектра диагностируется у каждого 44-го ребёнка.
— Даша, наши читатели наверняка знакомы с твоими статьями. Давай дадим им возможность познакомиться и с тобой. Расскажи о себе, пожалуйста. Как ты попала в Церковь? В проект #ДиалогТут?
— Я росла при Церкви, в достаточно религиозной семье. В 15 лет даже провела год в монастыре как послушница. Хотела стать монахиней и посвятить свою жизнь Богу, но такое духовное рвение было мне не по возрасту. Случился «взрыв», и я стала отходить от православия. Следующие лет 15 занималась какими-то поисками, пыталась найти настоящее. А найти его хотела очень сильно и очень искренне.
Вне Церкви я вела образ жизни, который можно назвать «богемным», «рок-н-ролльным». Внезапно начались проблемы со здоровьем. Будто какая-то невидимая сила мягко остановила меня. Несколько лет в разгар молодости я провела в четырёх стенах. Это было мучительно. Ведь я привыкла жить удовольствиями этого мира, а тут они стали недоступны. Пришлось сидеть и размышлять над своим поведением.
Наверное, люди, которым я была небезразлична, молились обо мне. И когда я пришла к внутреннему спокойствию, поняла: то, что я читала в православных духовных книгах, то, что мне пытались говорить священники, — правильно. Ведь многое из того, что в миру виделось мне привлекательным, желанным, на самом деле причиняло столько страданий.
Если раньше заповеди, церковные правила казались навязанным запретом, то сейчас стало видно, что это хлеб насущный. То, что помогает жить. Не запрет, а мягкий родительский совет. Не лезь — убьёт. Уклонись от зла и сотвори благо.
В то же время мне встретилась фраза Августина Блаженного «Бог ближе, чем рядом». Она подтвердила моё внутреннее интуитивное ощущение. И поиск истины на этом успешно закончился.
А что касается светской части жизни, то здесь всё как у людей: окончила школу, получила высшее образование. Очень хотела разобраться в себе, поэтому пошла учиться психологии. Хотелось помочь себе и другим, но людям было нужнее, чтобы я писала тексты, разговаривала с ними. Работа журналиста оказывалась актуальнее, чем работа психолога.
Когда закончились поиски Бога, я стала молиться, чтобы Господь дал поле деятельности, указал, что я могу хорошего сделать для Него и для людей. И тут же получила приглашение на православный телеканал «Глас». Верю, что это ответ на молитвы. Я поняла, что могу быть там полезной, потому что знаю и церковную жизнь, и светскую, а значит, смогу объяснить светским людям какие-то ценности Церкви.
В редакции канала предложили снять документальный фильм про Ионинский монастырь. А это монастырь моего духовного отца, с которым я не виделась на тот момент 15 лет. Было очень волнительно и трепетно. Я вернулась туда, откуда уходила. Переживала, что мой духовный отец будет сердиться и не примет меня. Но он очень мне обрадовался, наше общение возобновилось.
А в этом году на День святых жён-мироносиц меня благословили работать в проекте #ДиалогТут.
— Кто твоя семья?
— Я живу с мужем Михаилом, нашей дочерью, ей три с половиной, и с моим сыном от первого брака, ему 15. С первым мужем мы разошлись из-за его безответственного поведения. С Мишей получилось стать друг для друга опорой, друзьями.
— Когда вы с Михаилом расписывались, уже было известно, что у твоего старшего сына есть диагноз?
— Нет. Мы замечали какие-то странности, но ребёнок был маленьким, и мы думали, что он просто позже разовьётся. А ещё у него при рождении случилось кислородное голодание мозга; по сути, врачи спасли сына от ДЦП. И все его особенности списывались невропатологом на эти сложности: скажите, мол, спасибо, что мальчик вообще самостоятельно ходит.
— Что за особенности?
— Например, сын любил бегать по комнате кругами и мелко-мелко махать ручками, как крошечная птичка крылышками. Это очень умиляло, и мы не чувствовали подвоха. Потом оказалось, что это — стереотипии, то есть повторяющиеся действия, которые в силу особенности нервной системы совершают детки с аутизмом. И они не к добру.
Также радовало, что ребёнок до 4-5 лет не нуждался в обществе других детей, что он был замкнутым в себе одиночкой. Я думала — умный, наверное, книги будет читать. Оказалось, что, опять-таки, нет. Дело в другом.
Были проблемы с тем, чтобы накормить его какой-то новой для него едой, сын очень избирателен в пище. Его сложно было отдать в садик, там он вёл себя странно. Аутисты, когда их доводят до ручки (а довести очень легко, потому что у них нервная система всегда на взводе), устраивают погром: сбрасывают на пол книги, ломают предметы, кричат. У них срывает крышу по очень простым поводам, потому что их нервная система постоянно испытывает переизбыток стимулов. Так работает их мозг.
Но окружающие об этом не знают, и молодые родители тоже часто не знают. Так что мне все говорили, что я плохая мать. И постоянное ощущение вины было очень тяжёлым. Либо же упрекали ребёнка, что с ним что-то не то.
Я говорила родственникам, что сына, наверное, надо показать психиатру, но в ответ слышала: «Его залечат» или «Ты его просто не любишь». Было совершенно не понятно, что с этим делать. Общество требует от родителей воспитать нормального ребёнка. А у меня не получается! И непонятно, с кем из нас что-то не так: со мной или с ребёнком.
— Как отличить, это у ребёнка болезнь или он просто непослушный?
— Если не знать, то никак! Проблема в том, что я думала, что он капризничает. Однажды мы пошли купаться на озеро, и, в принципе, все дети в первый раз боятся заходить в открытую воду… Но у сына реакция была на порядки преувеличенная. Он был в ужасе, он дрожал! Если бы я понимала тогда его состояние, знала его диагноз, то придумала бы, как с этим справиться. Но я его травмировала ещё больше: накричала, сказала, что мальчик должен быть смелым. Однако это история не про смелого мальчика, а про ребёнка, который переживает ужас, а его ещё родители за это ругают.
Его пугало всё: температура воды, её цвет, запах — всё вызывало сильнейшее нервное напряжение. При этом ребёнок даже не может объяснить, не может идентифицировать свой дискомфорт, не может о нём толком рассказать.
Конечно, сын много стрессов пережил зря. Когда ты понимаешь, как у таких детей работает мозг, то не изобретаешь задач, которые ставят обычно здоровому ребенку и которые ребёнку с аутизмом не по силам.
— Когда ему всё-таки поставили диагноз?
— В этом году, то есть в 15 лет. И это совпало по времени с моим возвращением к духовному отцу. Оказалось, когда церковное благословение входит в жизнь, она начинает меняться к лучшему, в том числе для твоих детей.
Как раз перед началом полномасштабной войны я стала совсем тревожиться за обоих своих детей. Видела, что сын, скажем так, не боец. И дочь в свои почти четыре года всё ещё не говорила, у нее возникали странные нервные реакции. Она могла внезапно заплакать, была необъяснимо упрямой.
А когда началась война, то возникли проблемы с тем, чтобы поехать в эвакуацию. Дети от стресса вели себя крайне неадекватно, даже с поправкой на военную обстановку. Было понятно, что, возможно, нам придётся бежать, а дети могут саботировать этот процесс. Просто не дадут себя спасти! Я тогда написала духовному отцу: «Помолитесь, пожалуйста. Я вверяю жизнь своих детей Господу, больше о них позаботиться некому. Сама не справляюсь».
И буквально сразу после этого крёстный сына (он опытный родитель) обратил внимание на то, что с дочкой что-то не то. Он уговорил отвести её к опытным врачам. И всё сложилось быстро и гармонично, как по молитве батюшки. Доктора сразу сказали: «Да у неё же просто аутизм!»
— «Просто»?
— Это просто, потому что возможных диагнозов много, и аутизм — не самый страшный. Когда обследовали дочку, я сказала: «Ой, а вот это проявляется и у моего сына». Они говорят: «Давайте мы и сына вашего посмотрим». И оказалось, что у него тоже расстройство аутистического спектра.
Пока что им обоим поставили атипичный аутизм. Окончательный диагноз ещё будет уточняться после войны, поскольку все возможности диагностики сейчас снижены: нет нужных специалистов, нет условий для особенного наблюдения за ребёнком. Для дочери это особо важно, потому что она нуждается в реабилитации, в особом педагогическом подходе. А у сына время, когда его психика была достаточно подвижна, пластична, прошло. Он уже вырос с этим, и помочь ему сложнее.
— Сын знает про свой диагноз?
— Знает. Когда мы поняли, что с ним, всем стало легче. И ему тоже. Многолетнее напряжение ушло. Это просто непередаваемо! При том, что он знает, что у него вот такой диагноз, с которым будут сложности, сын просто рад, что наконец-то мы всё понимаем. Рад, что родители теперь не требуют от него невозможного. Очень разрушительная ситуация прекратилась. Чёрная туча вдруг взяла и прошла, осталось ясное небо. Да, у нас есть проблема. Но она присутствует у многих людей. Главное — мы о ней знаем.
— Что ты узнала об аутизме? Это болезнь или особое состояние нервной системы?
— Называть аутизм болезнью избегают, но в медицинском определении всё, что не является здоровьем, — это болезнь. Современная теория о природе аутизма основывается на том, что его вызывают нарушения на определённых участках генов. То есть если синдром Дауна — это лишняя хромосома, то здесь не такое сильное генетическое нарушение, оно не вызывает таких сильных отклонений. Но принцип тот же: какие-то гены получили поломки.
Аутист — это почти здоровый человек. Я читала исследования, что гены аутизма близки к генам, которые отвечают за таланты: например, абсолютный музыкальный слух — близкое к аутизму состояние. Так что среди талантливых музыкантов аутизм не редкость. Даже у Илона Маска есть такой диагноз. Он иногда странно шутит и странно себя ведёт — просто потому, что у него расстройство аутистического спектра (а именно синдром Аспергера).
— Как диагноз дочери принял муж, её родной папа?
— Принял без шока. Ну, у того ребёнка — веснушки, а у моего — аутизм. Примерно так. А ещё был рад, что мы наконец-то знаем, чем вызваны сложности с сыном и как нам себя вести, чтобы ему помочь. Как создать среду, в которой он сможет расти счастливым.
У нас есть островок спокойствия — муж. Человек, который считает, что всё хорошо. В этом плане он не прав, поскольку всё не хорошо. Детям нужна педагогическая коррекция, нужно заниматься, что-то делать. Но мы дополняем друг друга, и он, спокойный, предпочитает обходиться без лишних движений. В этом есть стабильность, устойчивость, и это важно. Особенно если в семье есть дети-аутисты. Почему? Потому что они постоянно тревожатся. Для них мир перенасыщен угрожающими импульсами, а тут рядом постоянно спокойный папа.
— Как выглядят со стороны твои дети?
— У всех аутистов есть общая черта — они выглядят интровертами. Как начали отличать детей-аутистов от детей с умственной отсталостью? Они не смотрят на собеседника, им сложно фиксировать взгляд, они отводят глаза. По этому взгляду их и вычисляют сейчас.
Их психика закрывается от внешней среды. Например, если у тебя болит голова, а в комнате громко включили неприятную музыку, то твоя реакция — зажаться и спрятаться. Что-то подобное постоянно происходит в мозгу аутиста. Окружающий мир даёт слишком много импульсов, которые мы, здоровые люди, автоматически глушим, а они глушить не могут. Они воспринимают с одинаковым приоритетом перепад температуры, упавшие лучи солнца, любые звуки.
Сын жаловался: «Я не могу нормально учиться в классе, потому что дети шумят». — «Как же они шумят, если они сидят тихо и занимаются?» Но оказалось, кто-то щёлкает смартфоном, кто-то скрипнул стулом, а для мальчика это всё какофония, из которой он не может вычислить приоритет: звук голоса учителя. Это всё занимает его внимание целиком, и что происходит дальше? У него случается срыв: он делает салют из карандашей. Он не злится, нет, просто чувствует себя некомфортно и потому хочет привлечь внимание учителя. А учитель не понимает ситуацию. Для него это просто невоспитанный ребёнок, который срывает урок.
— Дома у сына тоже бывают такие всплески?
— Дома у него нет таких раздражающих факторов. Но всё равно мы живём немножко в разных мирах. Что происходит в параллельном мире аутистичных людей? У них есть чувства, они ощущают чувства других. А вот связь между ими и нами нарушена, они не могут донести свои чувства до нас. И мы вроде как на одном языке говорим, но в то же время они как инопланетяне.
Например, я пытаюсь сына порадовать, придумываю еду прикольную детскую, бутерброды какие-то. А он их не ест и даже не пробует. Я же не знаю, что его мозг привык к определённому типу пищи. Предлагаю ему разнообразие, хочу порадовать, а ему эта радость не нужна.
Он воспринимает новую еду не как проявление заботы, а как агрессию, нападение. Потому что раз от раза он кушал пюрешку с котлеткой, и сегодня ему нужна была пюрешка с котлеткой. А мама приготовила бутерброды — это ужас! Страх, потому что на бутербродах была оранжевая морковка. А он её боится, ему не понравился её запах.
У аутистов повышен порог тревожности: новая еда, новые впечатления — всё должно быть дозировано, спокойно. Для ребенка-аутиста нужен такой родитель, который, с одной стороны, заставит его всё-таки съесть эту морковку, потому что есть морковку важно и полезно. Но с другой стороны, сделает всё с пониманием, что для ребенка съесть морковку всё равно что с парашютом прыгнуть.
— При этом его потребность в наличии рядом любящего родителя никуда не девается?
— Абсолютно! Хотя часть аутистов даёт родителю такую обратную связь, которую легко принять за холод и игнорирование.
Сын был холодным, таким ребёнком, которого нельзя обнимать. Потому что то, что для нас объятия, для многих аутистов — сильный дискомфорт. Для них из вежливости с нами обниматься — всё равно что из вежливости терпеть побои.
Мальчику было сложно формулировать свои мысли и тем более выражать свои чувства, он их не понимал. Да, интеллект у него сохранный. Он неплохо учится в обычной школе. Но когда общаешься с ним, возникает ощущение, что общаешься с роботом. Кричишь в колодец. Нет привычной для нейротипичных людей (то есть обладающих здоровой нервной системой. — Прим. ред.) обратной связи. Тебе нужно наладить контакт, установить дружеское общение с иным разумом.
— И как ты это делаешь?
— Когда я поняла, откуда у него такие реакции, мне стало интересно понять его. А он стал счастлив! Многие аутисты хотят общаться, но только тогда, когда сами к этому готовы. Они в общении нуждаются, и их обламывает, что мы их не понимаем. Сын просто социально неловкий. И не потому, что не хочет учиться нас понимать, просто ему нужен дополнительный курс «человеческого языка».
— Сын уже проходит какую-то реабилитацию?
— Ещё нет, но будет работать с психологом: сначала надо снять ужасное напряжение, которое у него накопилось за 15 лет. Сейчас он пока пьёт успокоительное.
У нас в Украине только недавно начали нормально диагностировать аутизм. Именно поэтому моему сыну вовремя не поставили диагноз, что привело к стольким годам лишнего напряжения — для него, для наших отношений. Уже начинают диагностировать эту проблему, но есть ещё одна сложность — проведение реабилитации. Есть талантливые педагоги, но нет достаточной поддержки от государства. Поэтому реабилитационные программы очень дорогие.
И у родителей аутистичного ребёнка возникает вопрос: где взять средства на реабилитацию ребёнка? А она очень важна, потому что у аутистов, кроме проблем с коммуникацией, есть ещё и проблема бытовой несостоятельности. Они не могут одеваться сами, есть нормально. Некоторые даже в туалет сами сходить не могут. Или ребёнок путается и постоянно забывает, что и где лежит. У нас в государстве с обучением таким навыкам пока проблемы.
Во всём цивилизованном мире есть программа реабилитации таких детей. В подростковом возрасте их забирают в отдельные квартиры (например, в Израиле таких много), где селят по трое-четверо. И там есть педагог, в задачи которого входит постоянно вызывать у них дефицит простых житейских вещей и заставлять искать решение.
К примеру, в холодильнике не оказывается еды. Сначала была, но прошёл день — всё съели. Они привыкли, что холодильник генерирует еду, а тут не сгенерировал. Что делать? Нейротипичные дети учатся от родителей, перенимают опыт взрослых. А дети-аутисты от родителей не учатся. Родители за них всё делают, а самому аутисту неинтересно, что там у людей. А педагог — он хитрый, у него есть специальные методики.
Это всё — программа поздней реабилитации, когда, по сути, относительно способных к этому детей с РАС учат жить самостоятельно. У нас такое ещё не доступно для широкого круга.
— Напрашивается мысль, что для аутистов надо создавать свой социум.
— Для аутистов нельзя создавать их социум, иначе они вообще все в себе замкнутся. В США в 60-е годы проводили такие эксперименты. Думали, что если аутистов оградить от раздражающего их социума и заниматься с ними по специальным педагогическим методикам, то им станет лучше. Нет, они тогда уходят насовсем. И дальше переезжают в интернаты для умственно неполноценных.
С одной стороны, у них интеллект сохранный — в плане возможностей. Но его нужно развивать. И мы, нейротипичные, развиваем, ведь нам надо общаться: маме что-то показать, достать что-то. А самому по себе аутисту ничего не надо, ему хорошо. Поэтому таких детей раньше считали умственно отсталыми.
— Как обстоят дела с дочкой?
— Дочка проходит АВА-терапию (терапия, построенная на принципах бихевиоризма; это поведенческая коррекция для детей с РАС. – Прим. ред.). Ребёнка, по сути, дрессируют. Других вариантов научить аутиста жить по правилам социума нет. И оставить его в покое тоже нельзя, потому что иначе он скатится в состояние «счастливого аутиста», который сидит и слюни пускает. Через дискомфорт ребёнка нужно привести к необходимости развиваться.
Было тревожно, когда отвела дочь на первую консультацию. Потому что педагог говорила командным тоном (и на меня этот тон тоже распространялся): так, сядь, встань, иди сюда. Но смотрю, дочка слушается, начинает выполнять.
Обычно с ней всё как-то мягко. А тут — резко, чётко, как в армии! А если не послушаться? Не слушаешь — тогда сядь и сиди на стульчике! Сидит, плачет, а встать боится.
Или другое упражнение. Педагог берёт кусочек аппликатора Кузнецова (иголочки там слегка острые), прикладывает к её руке. И говорит: колючка. Малышка — в слёзы, её колют! Но она запоминает: колючка. У аутистов мозг иногда нужно подключать через такие вот телесные импульсы. Потому что дочь хочет повернуться ко всем спиной и заниматься своими делами. А её из этого состояния выводят, тормошат.
Мне честно эти методы показали. И стало понятно, почему родителям такими методами воспитания своих детей-аутистов не стоит заниматься. Конечно, я тоже могу, например, обучиться и с ней вот так заниматься, но тогда дочь получит в моём лице строгого педагога, но потеряет маму. А лучше, чтобы мама у неё была.
Я сомневалась, конечно, переживала относительно этого всего. Но в итоге оказалось, что дочка бежит на эти занятия! И я удивилась. Она бежала даже мимо детской площадки, где её любимые качели!
АВА-терапия — это на данное время лучшее, что помогает приводить детей с РАС к состоянию почти нормальных людей. Странности остаются, но ребёнок приобретает нужные бытовые навыки и социализацию. Проблема нашего государства сегодня в том, что большинство семей, наверное, не могут такую терапию себе позволить. А если в семье рождается такой ребёнок, это значит, что один из родителей не сможет работать.
— У вас тоже кто-то не работает?
— Да, сейчас не работает муж, потому что у меня есть проект. С дочерью нужно быть круглосуточно. Если до семи лет она сможет развиться нормально, тогда после семи её можно будет оставлять со старшим братом, отвести в школу. Всё зависит от того, как она захочет развиваться. Мне сказали, что на этом пути гарантий нет. Но вы делайте всё, что можете и не можете. А ребёнок сделает так, как сможет.
У малышки действительно наступил прогресс от занятий, её степень аутичности снизилась, она больше идёт на контакт, больше играет с игрушками.
— До этого не играла?
— Она их раскладывала. Что делает аутист? Ведёт себя, как Кай в мультике про Снежную Королеву. Она всё выкладывала в красивую, как ей казалось, идеальную симметрию.
— Как вы проводите досуг? Можете, например, пойти в тот же зоопарк с детьми, как остальные?
— Не можем. Нас приглашают, кстати, и мы живём возле зоопарка. И я всегда отвечаю, что не можем. А друзья обязательно расскажут, что их дети ходили кушать мороженое или на представление в цирк. А с моими детьми так не будет никогда. И понимать это тяжело.
Родители детей с РАС очень нуждаются в общении, в объединении. Если Церковь сможет организовать такое движение, будет хорошо, потому что это ежедневная психотравма. Выходя в мир с ребёнком, понимаешь, что на тебя смотрят с жалостью, а иногда — с открытым осуждением: ты, мол, наверное, сильно нагрешил, раз у тебя такое. На детей, которые ведут себя несоциально, реакция такая: он невоспитанный, он психованный…
У меня относительно тихие дети, они не создают проблем в обществе. Дочка иногда может плакать, кричать. Тогда я ничего ей не говорю, просто увожу её с «поля битвы», чтобы минимизировать социальные потери.
— Что нужно, чтобы быть родителями таких детей?
— Сострадание, терпение, любовь. Причём не любовь к конкретному ребёнку. А вообще.
Ребёнок-аутист — это, чаще всего, крах родительских амбиций. Мы знаем аутистов, которые закончили свои дни в приюте для душевнобольных. Благодаря тому, как развилась психиатрия и педагогика, шансы детей на относительно нормальную жизнь велики. И тем не менее.
Если родители воспринимают происходящее слишком уж лично, принимают болезнь детей на свой счёт… Да ещё если это единственный или последний ребёнок, мол, всё, нормального больше не будет… Это может стать для них катастрофой.
Нужно включить сильный ресурс добродетели. Понять: это — не моё личное поражение. И в каком-то смысле не «мой» ребёнок, а отдельный человек со своей судьбой. Такие человечки рождаются по всему миру. Я имею счастье и возможность об одном таком позаботиться.
Я говорила: «Господи, хочу работать Тебе!» Получилось, что работаю: вот тебе, Даша, «Диалог», а вот тебе такой ребёнок — и с ним поработай!
— Вы можете хотя бы мультик вместе семьёй посмотреть? Хоть такой общий досуг вам доступен?
— Конечно, только это не вместе, а параллельно. Мы все существуем параллельно, и нам хорошо. Дети диктуют совершенно другой образ жизни.
Лучшее, что я могу сделать для детей в плане общения, — это позволить им быть такими, какие они есть. А самой быть рядом с ними. Они в своей реальности, но они чувствуют моё плечо.
Мне было горько понимать, как человеку общительному, что у меня не будет дочки-подруги, сына-друга. Мы никогда не поговорим по душам — они не поймут моих эмоций. Но не жалуюсь; дети — это стимул посмотреть на вещи по-другому.
Когда, например, дочка заходит в комнату, то в помещении будто появляется шарик света, тепла и любви! Отрадно возле такого находиться. С сыном я родительскую отдачу совершенно не получала, и это фрустрировало. Сейчас, когда есть возможность посмотреть на вещи с духовной точки зрения, радует, что я могу о своих детях позаботиться. Ситуация могла стать очень травмирующей. Но нет. Для меня это — виноградник, который я возделываю.
Конечно, я ощущаю тревогу, особенно за будущее дочери. Ведь и в своём лучшем состоянии она не показывает признаков того, что у нее всё хорошо. Это постоянно заставляет меня молиться о том, чтобы о ней позаботился Господь, чтобы благость в людях не заканчивалась.
— Благость?
— Люди с аутизмом могут быть объектом нашего сострадания. Они дают возможность развивать нравственность. Потому что мы всё время бежим, нам нужно достигать, зарабатывать, брать какие-то вершины. Они во всём этом не участвуют и словно говорят нам: подожди, остановись!
Наверное, у каждого народа есть предание о том, что когда-то пришёл под двери человека нищий старик и попросил помощи. Благочестивый хозяин не отказал. Общее в этих историях то, что приходит некто, кто требует твоей заботы. И ты заботишься: о старом, о сумасшедшем, о больном. Как вдруг этот гость превращается в ангела или святого. Это похоже на рассказ о том, как к Аврааму под видом странников пришли ангелы.
В подобном есть, безо всякой мистики, польза прямо сейчас. Когда ты сделал благо тому, кто не может тебе его отдать, то прямо сейчас ты в себе это благо создал, воспитал, увеличил. И оно с тобой останется. Когда тот, ради кого ты стараешься, — больное животное, или прокажённый, или ребёнок-аутист (блаженненький, как раньше говорили, «не сповна розуму»), то, проявляя к нему тепло, ты ощущаешь, что тебе, бегущему по колесу забот цивилизации, стало лучше. Потому что ты стал добрее.
Фото: личный архив Дарии Дубницкой
