Сегодня — день памяти погибших защитников Украины. Уже полгода продолжается полномасштабное российское вторжение в нашу страну. Мы истощены и иногда кажется, что сил держаться нет и помощи ждать неоткуда. Но, как говорит святой пророк Давид в Псалтыри: «Я был молод и состарился и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба» (Пс. 36, 25).
Наш сегодняшний рассказ — о человеке, который не захотел в оккупации оставить людей без помощи и вскоре сам не был оставлен милостью Бога.
Не чтобы спасти — а чтобы продолжить допрос
С героями этой истории нас познакомил протоиерей Григорий Швец — тот самый, который в марте 2022 года с семьёй пережил российскую оккупацию в Буче, а мы про это написали.
— Моя хорошая знакомая жила в Ирпене, когда началась война, — рассказывает отец Григорий. — В начале марта она с младшим сыном эвакуировалась. Но старший, 18-летний сын, не захотел уезжать — остался, чтобы помогать людям.
В одну из вылазок, когда они с друзьями разносили еду и воду нуждающимся, парня подстрелил российский снайпер. Раненого его пытали и допрашивали. А когда россияне поняли, что их пленник уже не может говорить — простреленное лёгкое наполняется кровью, — то привезли его в местную больницу и там без врача пытались вставить в лёгкое катетер. Не для того, чтобы спасти, а чтобы продолжить допрос.
Увидев, что ничего не получается, они бросили парня в больнице, где на тот момент уже не было врачей — только в подвале прятались от обстрелов местные жители. Чудом мальчишке удалось убежать и выжить. Но из документов, отобранных у него при обыске, оккупанты узнали его адрес. И выпустили по дому шесть снарядов.
Отец Григорий предложил нам приехать в Ирпень, пообщаться с этой семьей и посмотреть на развалины их дома.
В первые дни после своего спасения молодой человек написал в микроблоге о том, что ему пришлось пережить, но потом удалил запись, хотя скриншоты сообщения разошлись по сети. Сейчас он не хочет вспоминать о том, что тогда происходило. Поэтому его историю рассказывает его мама, которая уже вернулась в Ирпень и с младшим братом нашего героя живёт в арендованной комнате (из соображений безопасности будем называть её Алиной, а её старшего сына — Андреем).
Россияне всех молодых мужчин отстреливали — вдруг диверсанты
Алина показывает на особняк, стоящий неподалёку от её разрушенного россиянами дома:
— Мы здесь сидели, в подвале. Подвал добротный, больше 200 квадратных метров. Нас было до сорока человек. Получился такой себе перевалочный пункт. Одни приезжали, другие уезжали.
— Это те, кто жили рядом?
— Да. У кого-то дом разбомбили, кого-то тероборона привозила. Кого-то приносили. Эта территория была оккупированной, начиная с Университетской улицы.
У нас возле дома на одном перекрёстке стояла установка «Град», на другом — танк. Мы уже знали, кто куда стреляет. У нас была самая высокая точка, и с неё обстреливали Бучу.
— Вы всю оккупацию прожили в Ирпене?
— Мы уехали 5 марта, в последний день, когда это было возможно. А мой сын следующей машиной не поехал, уступил своё место моей бывшей свекрови. Потом пошёл с друзьями помогать людям. Кому-то воды нужно было принести, кому-то еды.
— Как у них смелости хватало?
— В восемнадцать лет всё кажется возможным, везде интересно. Ещё мой брат с ними был в оккупации.
И в один день во время обстрелов все разбежались, а моего сына ранил снайпер. Было два выстрела. От первого сын споткнулся, опалило волосы на затылке, а второй — уже в лёгкое.
— Зачем они стреляли по мирным людям?
— У него возраст подходил под призывной. Россияне всех молодых мужчин отстреливали — вдруг диверсанты.
Раненого Андрея нашли русские. Проверяли, жив он или нет. Он начал кричать. Его забрали на допрос. Пытали. Стреляли возле уха, чтобы запугать. Связали. Возили его то в один штаб, то в другой: проверяли, разведчик он или нет.
— Но ведь ваш сын русскоязычный — их это не смущало? По их официальной версии, они русскоязычных пришли защищать.
— Нет, не смущало. Они просмотрели весь его телефон — нет ли каких-то фотографий, не служит ли он в ВСУ. Даже я с ними успела поговорить по телефону. В то время, пока сын был у них, я ему позвонила. Они взяли трубку: «Ты кто?» Бросили трубку. С пятого раза уже сыну дали телефон. Он говорит: «Мама, всё хорошо, я перезвоню».
Когда Андрей говорить уже не мог — лёгкое стало наполняться кровью, — они ему пытались оказать медпомощь. Отвезли в детскую больницу.
— В больнице ему их врач помогал?
— Нет, простые военные. Их учат оказывать первую помощь. В этой детской больнице есть подвал. Те, кто жили в округе и не выехали, сидели там. А русские периодически туда заходили. Но тех людей не трогали.
Приехали взять медикаменты, трубку вставить, чтобы Андрей мог разговаривать. А так как катетеры в больнице были только маленького размера, то ничего не получилось, и они оставили моего сына в марте месяце, раздетого, на улице: «Сиди, жди, скоро будем».
Он просидел так около часа. И вдруг к нему подошёл пожилой мужчина — он жил неподалёку, увидел раненого и захотел помочь. Дедушка узнал в моём сыне бывшего одноклассника своей внучки. Перевязал, одел в тёплую одежду, дал костыль и белую тряпку в качестве флага. Показал, в каком направлении идти.
С этим костылём и «флагом» Андрей проковылял два квартала. Это ещё была оккупированная территория. Добрался до подвала, где укрывался его дядя, мой брат. Пока сын шёл до укрытия, по нашему дому прилетел снаряд. А затем ещё пять прямых попаданий. Россияне решили, что раз он от них сбежал, то нужно хотя бы по дому «добить».
Мой брат на чужой машине (его была повреждена осколками) довёз его до украинского блокпоста, где его уже ждала скорая.
— Как удалось проскочить? По машине стреляли?
— До нашего блокпоста они смогли доехать благополучно. Наших уже предупредили, что к ним везут раненого, поэтому их там ждали. Правда, на обратном пути россияне обстреляли машину, так что её пришлось бросить. Документов на неё не было, и если бы остановили наши, то приняли бы моего брата за мародёра.
Сутки затем брат пешком добирался обратно до «своего» подвала. Он не мог уехать из Ирпеня, ведь здесь остались наши собаки. А в подвале — десяток людей, значительная часть которых — совсем пожилые люди.
В больнице пулю из лёгкого сыну тогда не вынули: слишком опасно. Сказали, она обрастёт жировыми тканями и так можно будет жить. Сейчас он её вообще не ощущает. И шутит, что раньше у него болела спина, а теперь «всё прошло». Правда, ему предлагают сделать операцию и всё же удалить пулю. Но сын отказывается — он устал от этого всего и снова лежать в больнице с дренажами не хочет.
Мой брат тоже побывал в плену — у бурятов. Буряты над пленниками не издевались, единственное — только через сутки начали выводить в туалет. Трое суток держали пленников под прицелом. А потом утром российские войска ушли, а наши уже в обед зашли. Одну улицу освободили, вторую, третью… Это было 28 марта.
— В сообщении Андрея, которое он потом удалил из своего аккаунта в Instagram, он пишет, что в Ирпене повсюду лежали трупы. Эти люди были расстреляны россиянами или погибли от взрывов?
— И то, и другое. Расстрелянных много было.
— А дедушка, который помог сбежать вашему сыну, — он жив?
— Его дочка писала, что россияне его хорошо «потрусили» за то, что помог Андрею уйти. Но особо ничего ему не сделали. Он жив и здоров.
— Как ваш младший всё пережил? (Во время нашей беседы малыш прыгал и бегал вокруг нас с Алиной без остановки. Здоровый, весёлый и общительный.)
— Два месяца не слазил с рук. Мы жили в селе, и он постоянно «висел» на мне. Потом мы переехали в другое село, где мы с ним остались сами, а не пятнадцать человек в двух комнатах, как до того. И там уже он успокоился.
В начале войны ему было полтора года. Я с ним выбиралась из Ирпеня — в одной руке ребёнок, в другой сумки. Шли через мост до украинского блокпоста. С нами ещё шла женщина-инвалид, тоже с сыном. Она жена военного, и ей обязательно нужно было выбраться. Ведь у оккупантов были списки, по которым они находили бывших военнослужащих, полицейских, госслужащих, семьи военных…
Милость Божия и чудеса человечности
Мы долго разговаривали с мамой Андрея, и с трудом умещалось в голове, что пришлось пережить её сыну. Раненый, измученный, он остался один. Ему было холодно, страшно. Дышать становилось всё труднее. И казалось, что помощи ждать неоткуда. Мирные жители прячутся в своих убежищах — кто рискнёт выйти на улицу, когда стреляют? Если бы уехал с матерью, был бы сейчас в безопасности… Но, наверное, сил думать о чём-то после «допроса» не оставалось. Пустота, оцепенение — и эти мысли: неужели Господь оставит, неужели спасения нет?..
Уже полгода нам продолжают писать в комментариях: «Вывсёврёти», «Этого не может быть». До сих пор даже в Украине есть люди, которые сомневаются в достоверности наших рассказов и существовании наших героев. И нам самим не хочется верить, что мы переживаем этот ужас. Что люди способны так поступать с людьми, которые не сделали им ничего плохого. За что, зачем?
Но, увы, наши герои настоящие и рассказывают о том, что действительно пережили они сами или их близкие. И совсем не преувеличивают — даже наоборот, умалчивают о многом, не хотят вспоминать травмирующие события.
В свою очередь, мы обращаемся к нашим читателям.
Если вы побывали в оккупации или под обстрелами и каким-то чудом, милостью Божией, спаслись от опасности, или если в чрезвычайных обстоятельствах вы повстречались с высочайшими проявлениями человеческого духа, настоящими чудесами человечности — расскажите свою историю нам, а мы поделимся ею с читателями.
Нам всем сейчас нужны силы, чтобы выстоять и пережить самый долгий час темноты перед рассветом. Нам всем нужна надежда. Давайте поделимся ею друг с другом.
Заглавное фото статьи: так сейчас выглядят руины дома героев этой нашей статьи.
