Протоиерей Григорий Швец жил в Буче, когда туда зашли российские военные. Я попросила батюшку рассказать о пережитом в оккупации, и он предложил: «Приезжайте, посмотрите сами». Признаюсь, я впервые с начала войны побывала в пригороде Киева.
И действительно, такое лучше один раз увидеть самому, чем выслушать сотни рассказов очевидцев.
Здесь берёзы сочились красным соком
Самое страшное, наверное, — это ощущение нереальности происходящего в атмосфере постапокалипсиса. Там, где были цветущие оазисы жилых комплексов, остались руины — и тоже в цвету. Дом разрушен, но палисадники засажены мальвами, чернобривцами и ещё какими-то цветами, которые любят и традиционно садят в Украине.
В «каменных джунглях» относительно зелёного, но всё же аскетичного Киева забываешь о том, насколько же цветущий край — Украина. Как можно было рушить эту красоту? Все сплошь жилые массивы — Гостомель, Ирпень, Бородянка, Мощун… В Ирпене находились наши войска — укрывались в лесополосе. А российская авиация, ракеты и артиллерия уничтожали дома мирных жителей, исправно отчитываясь о «поражении военных объектов».
— Порой мне кажется, что всё это страшный сон, — говорит отец Григорий, оглядывая руины. — Вот-вот мы проснёмся, и ничего этого не было.
Наверное, все, кто путешествовал автотрассами, знакомы с придорожными ресторанчиками, кафе, мотелями. Бывает, едешь с компанией, и кто-то рассказывает: «Здесь мы обедали, вкусно и недорого». В Украине это ещё одна местная традиция.
Вне городов-миллионников гостеприимство владельцев мелкого бизнеса растёт прямо пропорционально удалённости от областного центра. Сейчас большинство таких ресторанчиков разрушены — по ходу продвижения российских войск.
Мелкий бизнес — это чья-то судьба, чья-то жизнь. Человек, обычно уже немолодой, собирал деньги, возможно, брал кредит. Делал что-то нужное другим — кормил, предлагал ночлег, привозил товары. И ещё для кого-то создавал рабочие места. И теперь ничего этого нет, всё разрушено. Даже мелкие ларьки. Что «военного» в них было? То, что люди могли купить еду или материалы для ремонта пострадавшего от обстрелов жилья? Откровенная война против населения.
Ужасали и уютные некогда коттеджные городки. Только изредка какой-то дом оставался нетронутым. Всё превратилось в руины в результате бомбёжек и обстрелов. Здесь жил украинский «средний класс», земля под Киевом стоила недёшево, и мало кто мог позволить себе такой дом. Порой полжизни вся семья работала, чтобы переехать в пригород — и на работу в столице можно добираться, и на природе жить.
Теперь те, кто выжили, оказались беженцами. Хорошо, если есть силы начать всё с начала. А если нет?
— Весной, когда российские войска пришли под Киев, из Бучи они обстреливали артиллерией село Мощун и жгли его фосфором. Когда фосфор горит на человеке, спасает, только если опустить горящую часть под воду и под водой срезать фосфор. Если фосфор соприкасается с кислородом, то снова начинает гореть. Я своими глазами видел взрывы фосфорных бомб, которыми жгли Мощун. Этот посёлок был практически полностью разрушен. И берёзки здесь сочились красным соком, будто истекали кровью, — рассказывает отец Григорий.
У него остались фотографии этого феномена.
Жуткий символизм. Мы с батюшкой говорим по-русски, как привыкли с детства. Наверное, половина, если не больше, жителей Киева и области — русскоязычные. По крайней мере, так было до войны. И нас россияне пришли «освобождать». От жизней, от жилья, от средств к существованию. Не просто так кровью плакали берёзы…
Даже скороварка превратилась в алюминиевый блин
Мы въезжаем в Ирпень. Город сильно пострадал от обстрелов и бомбёжек. Многоэтажные дома, как песочные за́мки, осыпались из-за авиабомб — один зияет дырой посередине, у другого обрушилась несущая стена, обнажив ряды выжженных пожаром квартир. Там жили люди. Возможно, они спали, когда их дом «накрыло» бомбёжкой, ракетами или взрывной волной. Возможно, кому-то удалось выжить.
— Здесь снимала квартиру одна из моих дочерей, Настя, — указывает батюшка на полуразрушенную пятиэтажку. — Дочь была беременна и должна была вот-вот родить. Началась война, она созвонилась с матерью. Решила ехать к нам, рожать в Ворзеле. Почти не взяли вещей, сели с мужем Станиславом в машину, поехали в сторону Бучи. Но на трассе увидели российскую военную технику. Быстро развернулись и добрались до Новоукраинки, где жила родня мужа. Хорошо, что не доехали до нас — роддом в Ворзеле разбомбили в первую очередь. У них родилась дочка Серафима. И такой Промысл Божий — в хозяйстве родились сразу два козлёнка, и на одного не хватило у козы молока. А у моей дочери было молока в избытке, и она остатки отдавала козлёнку, пока он не подрос.
Во внешней стене квартиры небольшое круглое отверстие. Туда залетел снаряд, и квартира выгорела. Всё имущество, собранное детское приданое — всё пропало. Даже скороварка превратилась в алюминиевый блин. В чём уехала молодая пара, то у них и осталось.
Во дворе полуразрушенного дома у подъезда на лавочке сидит мужчина лет под 40. От него пахнет алкоголем, а рядом лежат костыли. Я не знаю, почему он сидит на руинах. Какое горе заливает самогоном. Какую потерю безмолвно оплакивает. В доме никого — только мы зашли посмотреть на развалины. И этот мужчина во дворе.
— От взрывов при бомбёжках начиналась такая характерная вибрация в сердце, которая не прекращалась, даже когда взрывов не было, — делится воспоминаниями батюшка. — Кому-то крепкий алкоголь помогал расслабиться, чтобы не сойти с ума от этой вибрации. Нам помогала Литургия. Когда молились, причащались, становилось спокойно и дрожь в области сердца прекращалась.
Первое время в оккупации мы причащались Дарами, которые у меня сохранились из монастыря, где я служу. Потом Дары закончились. У меня были заморожены просфоры «на случай войны». Но электричество отключили и просфоры разморозились, сохранить их уже было невозможно. Мы попробовали испечь просфоры сами, но ничего не получалось…
Батюшка рассказывает, как его матушка Татьяна и дочь Марина неделю пытались печь просфоры. Чтобы совершить Литургию. Чтобы помолиться и причаститься. Чтобы Господь укрепил. Чтобы сердце не дрожало после взрывов.
Не было ни газа, ни электричества. В дровяной печке матушке с непривычки не удавалось испечь хлебцы правильной формы. И она взмолилась в отчаянии Господу. И случилось маленькое чудо — в субботу, когда семья уже не надеялась, что в воскресенье у них получится причаститься, из печки достали подходящие просфоры.
— Все готовились исповедоваться, — рассказывает батюшка. — Моя дочь Лена выглянула в окно. В это время был артобстрел. Звук летящей ракеты нельзя было спутать ни с чем. В вечернем небе она ярко светилась цветом горящей свечи, быстро приближалась и летела в наш дом. Лена подумала, что теперь мы все погибнем. Взмолилась: «Господи, прости, не успела исповедоваться». И вдруг ракета исчезла. Только что была — и нет. Просто хлопок в воздухе, как от хлопушки. Ни взрывной волны, ни осколков! Обрадованная дочка первой прибежала на исповедь.
Случайность это или чудо Божие — каждый может решить для себя.
— И вот, мы отслужили Литургию с теми просфорами, которые испекла матушка, причастились. И во время молитвы комната заполнилась таким присутствием благодати — как в небольшой тихой церкви. Всю неделю это ощущение сохранялось: и коты в комнату не заходили, и дети там не играли.
За нашим домом наблюдал снайпер
Если Ирпень, Гостомель, Мощун и Бородянку постигли наибольшие разрушения из-за обстрелов, то Буча, городок, где с семьёй жил батюшка, пережила другое бедствие. В Буче располагались оккупационные войска и, как рассказывают местные жители, мародёрствовали и зверствовали.
Батюшка показывает мне жилой комплекс:
— Здесь располагался штаб россиян. А вот вход в подвал. В этих подвалах собирали местных жителей. Им не разрешали выходить — ни приготовить пищу, ни в туалет. Даже трупы, если кто-то в подвале умирал, не разрешали убирать. Так люди и жили, пока украинская армия не вошла в город. Тогда людей выпустили из подвалов. Они выглядели, будто в фильмах ужасов. Истощённые, измождённые. Многие были в тяжелом психологическом состоянии, ни на что не реагировали. Некоторые под пытками или в заточении сошли с ума.
Батюшка объясняет, что в подвалах людей собирали, чтобы не мешали грабить квартиры и дома. А сами оккупанты утверждали, что это нужно для безопасности мирного населения. Отчасти это было правдой — ведь город находился под обстрелами, и в подвалах действительно было «безопаснее».
Вот детский сад рядом с жилым комплексом, бывшим штабом оккупантов. В подвале этого детского сада долгое время держали пятьсот человек. Их тоже туда загнали россияне.
Те, кто там находился, часто слышали крики, доносящиеся из соседних подвалов. Хозяйка детского сада рассказала, где лежат запасы продуктов, и люди могли продержаться. Со временем многие смогли уйти, но неизвестно, сколько из них действительно выжили. Им россияне давали своеобразные «зелёные коридоры», как они говорили. Доводили до конца Бучи — где-то метров триста-четыреста от этого детского сада — и отпускали в сторону Ирпеня через мост, где уже стояли наши. Но предупреждали, что дорогу они заминировали. И кому повезёт, тот и спасётся.
Там лежало очень много трупов. В конце концов в этом подвале осталось только пятьдесят человек. Это были старые и лежачие больные, которые никуда не могли идти. Оккупанты сообразили, что это их «живой щит», и не трогали этих людей.
Мобильные телефоны и компьютеры у бучанцев забирали, а камеры наблюдения разбивали, чтобы не оставалось доказательств преступлений россиян. Ходили по домам с обысками. Откуда-то у оккупантов появились списки тех, кому были выданы разрешения на хранение оружия. Такие дома обыскивали особенно тщательно. Если находили оружие, дом сжигали, а жителей расстреливали или забирали «на подвал».
— Нас тоже хотели забрать «на подвал», с женщинами, с детьми, с младенцами, несмотря на то, что я священник Православной Церкви, — делится батюшка. — В комнате, где жила моя дочь Аня с мужем Вячеславом, остались военная форма зятя с нашивками ООН. Он когда-то служил в Африке по контракту. Я объяснил, что зять в начале оккупации вывез дочь с ребёнком на Западную Украину. Они не поверили, ведь всех, кто пытался выехать из Бучи, расстреливали. Решили, что зять где-то прячется и скоро вернётся. Потому оставили нас. За нашим домом наблюдал снайпер, засевший в одном из соседских домов.
Зять оставлял малыша на дороге и возвращался за женой и вещами
На улицах лежали трупы мирных жителей, которых россияне убили и не позволяли хоронить. Стояли расстрелянные автомобили, в некоторых — семьи с маленькими детьми. Эти автомобили сейчас собраны на «автомобильном кладбище» — на них видны следы выстрелов.
— Когда я хоронил своего зятя Дмитрия, убитого россиянами, ко мне подошла женщина и попросила помолиться за её погибшего сына, — делится отец Григорий. — Она жила на втором этаже, и перед её окнами около месяца стоял расстрелянный автобус с женщинами и детьми. Сорок девять человек! Оккупанты не давали хоронить никого.
И мой зять Дима нам рассказывал, что тоже видел этот автобус и ещё два рядом. Два расстрелянных автобуса с детьми и женщинами, а третий пустой. Потом нашли пассажиров этого автобуса в помещении бывшего завода. Там эти изверги насиловали и убивали женщин и детей. Их доставали замученных и изуродованных.
Мужчин и ребят просто расстреливали на улицах — в затылок с завязанными сзади руками. Я не поверил бы, что люди способны делать такие вещи, если бы не стал свидетелем всех этих ужасов.
Эту армию можно назвать армией сатаны. Больше всего «отличались» кадыровцы и буряты. Они зверствовали, насиловали женщин и детей, отрезали головы, выкалывали глаза, расчленяли, разбрасывали останки везде. Эфэсбэшные войска допрашивали, пытали, расстреливали. Они решали, кому жить, а кому погибнуть.
Были и другие солдаты: срочники, которые ужасались всему, что происходило, обычные контрактники, которые тоже приходили к нам. Они гражданских не обижали, но и среди них встречались разные…
В YouTube есть интервью Татьяны, жены соседа батюшки. Она рассказывает, как пытали её мужа. Под видео много комментариев о том, что это всё ложь, фейк, постановка. Что о бедствии рассказывают актёры.
Как говорится, приезжайте, посмотрите сами. И с местными заодно пообщаетесь.
Понятны чувства тех россиян, которым не хочется верить, что это делала их армия по приказу их властей. Которые искренне пишут «вы всё врёте, это фейк». Что-то человеческое в них осталось, если разум отказывается принимать весь этот ужас.
Но сарафанное радио работает быстро. Те, кто будет возвращаться с украинской войны, будут рассказывать правду. Так же, как правду рассказывали афганцы. Но эта правда будет куда жёстче.
— Когда Бучу оккупировали российские войска, мой зять Вячеслав потерял с нами связь, — рассказывает батюшка. — Его жена Аня, его семимесячный сын Максим жили с нами. Вячеслав рассказывал, как он рассуждал: «Приеду, если вас уже нет в живых, то похороню и пойду на фронт». Добрался до Ирпеня, узнал, что Буча под оккупацией. Наши военные не хотели его пропускать. Тогда зять спросил у местных, как всё-таки пройти в Бучу «огородами». Ему показали — и он под обстрелами пробрался к нам.
Анне, дочери батюшки, была нужна срочная медицинская помощь. Она была беременна, но из-за постоянных обстрелов, страха за себя и за ребёнка у неё случился выкидыш. Открылось кровотечение, и остановить его дома было невозможно. Но как выбраться с младенцем на руках, если всех, кто пытается уехать, расстреливают? Пара всё-таки решила бежать. Тем же путём, каким зять пробирался из Ирпеня.
— Максимка был как младенец Моисей, — продолжает батюшка. — Вячеслав какое-то расстояние проходил вместе с ним, потом оставлял малыша, возвращался за женой и вещами, и так всю дорогу. Божьей милостью малыш крепко спал и не плакал. Был опасный участок — переправа через речку Бучанку. Открытая местность, на которой дежурили снайперы. Аня с Вячеславом молились, чтобы Господь помог. И в этот момент начался густой снегопад, такой, что на расстоянии вытянутой руки ничего не видать. И так они добрались до наших.
Хоронили мы зятя только через три недели, и запаха тления не чувствовалось
Третий зять батюшки, Дмитрий, остался в Буче. Он и некоторые бучанцы не сидели по домам, а, несмотря на опасность, старались помогать другим.
— У Дмитрия было много друзей и близких, он старался всем помочь: приносил еду, заряжал пауэрбанки, — делится батюшка. — 26 марта он ушёл к своему другу и не вернулся. Мы разделились и искали его с помощью описаний и фото по всей Буче. На улицах, в домах, в пустых разграбленных магазинах, в подвалах домов — везде лежали трупы. И нас люди направляли: посмотрите то там, то там — где были трупы молодых ребят. Кого-то прикопали, но это редко.
Нашли свидетелей, которые видели, как Дима с другом вышли на улицу, их увидели русские и сразу начали стрелять. Димка собой закрыл друга, и все пули попали в него. Друг через забор перепрыгнул и убежал. А Димку раненого долго били, мучили, а потом застрелили в глаз, как установила экспертиза.
Тело его нашли уже позже. Он лежал возле военкомата, рядом с ещё семью расстрелянными ребятами. Хоронили мы его только через три недели. И запаха тления не чувствовалось, хотя уже было тепло. Мы не рассказываем его дочке Кате, что он погиб, говорим, что папа защищает страну…
***
Лично я думаю, что это чистая правда. Дмитрий, отдавший свою жизнь, чтобы защитить друга, сейчас защищает всех нас, всю Украину, на небесах. Он настоящий герой, а герои не умирают.
Конечно, тяжело и больно видеть то, что произошло — разрушенные дома, искалеченные судьбы. Но необходимо.
Чтобы знать правду и рассказывать её другим. Чтобы сопереживать тем, кто пережил ужасное.
Не оставаться равнодушными, не успокаивать себя иллюзиями, что всё фейк, постановка или преувеличение пропаганды военного времени.
Заглянуть в глаза людям, побывавшим на краю ада, — и просто помолчать с ними. Ведь только тогда мы люди, когда можем «носить тяготы друг друга». Когда нам не только от своей боли больно.
И может быть, человечество научится больше никогда не повторять. Ни ради «собирательства земель русских», ни чтобы «напасть, пока не напали на нас», ни ради «защиты русского языка». И особенно — из-за ущемлённых чувств маленьких вождей, которым так хотелось стать великими, прославиться если не как Пётр І, то хотя бы как Герострат.
Личные фотоматериалы предоставлены о.Григорием из его семейного архива
