Проходя мимо уютных окошек одного из самых заметных корпусов Киево-Печерской Лавры, и не догадаешься, что за ними обитает крестница самого святителя Иоанна Шанхайского! И более того, она обязана ему жизнью.
В сентябре этого года исполнилось 50 лет, как юная Елена Тихонович, ныне монахиня Феодосия, переступила порог своего первого монастыря. Подобно своему прославленному в лике святых крёстному, который родился на Харьковщине и в течение жизни был вынужден менять страны и континенты, она тоже переезжала с места на место. 18 лет матушка жила в Париже, 27 — в Иерусалиме, а затем вернулась к своим корням в Украину и вот уже 23 года обитает неподалёку от лаврских Ближних пещер.
Сегодня читайте её рассказ о том, как это — посвятить свою жизнь Богу, быть крестницей святого и увидеть несколько исторических эпох.
На заглавном фото: слева от владыки Иоанна (Максимовича) — Лёля Тихонович, будущая монахиня Феодосия
Глава 1. Семья
«Храм для нас был как дом родной»
У моей бабушки был хутор на земле казацкого рода Кочубеев в Полтавской губернии. И моя мама родилась там, 22 сентября 1911 года. Бабушка и дедушка по маминой линии были учителями. Вообще, дедушка должен был быть священником. Но он помог одному человеку, дал деньги в долг, а тот не вернул. А тогда за обучение в семинарии нужно было платить, и дедушка больше не смог этого делать, так что священником не стал. У него было 10 братьев, выжило восемь из них, семеро стали священниками.
В 1937 году Советы расстреляли маминого отца. Два года назад я нашла информацию, что ещё два двоюродных брата то ли мамы, то ли дедушки (они оба были священниками) тоже были расстреляны в те годы. Они покоятся в Быковнянских могилах, это мемориальный комплекс в память жертв репрессий, недалеко от Киева. Я бывала там.
Мама преподавала математику в Политехническом институте в Харькове. А в 1941 году попала в концлагерь в Германии. Она была верующим человеком и поэтому после концлагеря не захотела возвращаться в Советский Союз. В 1948 году она оказалась в Париже, и мы с сестрой родились там: сестра появилась на свет 24 августа 1948 года, а я 30 марта 1954 года.
Мама была женщина одинокая, и я ничего не знаю о своём отце. Можно сказать, что он не существовал в нашей жизни. Вообще, мама была очень скрытной, и многое о её жизни я узнавала уже много позже, от родных.
К сожалению, во Франции мама не могла преподавать, потому что не знала языка. Как и многие эмигранты, она зарабатывала, убирая помещения. Жизнь наша была бедной. Мы обитали возле Леснинского монастыря, и он нам очень помогал. Этот монастырь сейчас в расколе, мы не общаемся ни с кем оттуда. А тогда была игуменией матушка Феодора (до монашества княгиня Львова). Воспитывала меня она, а ещё отец Никандр (эмигрировал с Валаама), духовник обители.
Мама была очень верующая, духовная, и мы всегда ходили в церковь. Не могли и подумать, что можно пропустить службу в субботу, и тем более в воскресенье, для нас это казалось немыслимо! Вера была чем-то само собой разумеющимся, и храм — как дом родной.
В монастыре я встретилась со вторым самым близким своим человеком после святителя Иоанна Шанхайского. Это владыка Лавр (Шкурла). Познакомились мы так. Мне было 10 лет. Каждые 2 года он ездил в паломничество на Святую Землю, проезжал мимо Леснинского монастыря. Однажды зашёл, а тут я — съезжаю вниз по перилам и падаю прямо к его ногам. Мы встретились глазами, и… всё! Это была, можно сказать, взаимная любовь с первого взгляда. Мы переписывались вплоть до его смерти в 2008 году.
Мама научила нас с сестрой русскому языку. Украинский мама тоже хорошо знала. Но несмотря на то, что русский был моим первым языком, я его в какой-то период детства почти забыла. Но не окончательно. Может, потому что любила читать. Правда, грамматика у меня хромает и акцент не уходит, хотя я уже много лет не живу во Франции.
Мама не могла нас прокормить, поэтому меня отдали в приют (сестру сначала забрала наша тётя, а потом её тоже определили в приют, но в другой; нас с ней всю жизнь разделяли). Когда я там оказалась, мне исполнилось 6 лет. Сестра — в свои 12. Мы были как… Нельзя сказать, беспризорные… Мама нас очень любила! Но она болела, часто лежала в больницах и не могла за нами смотреть. Я знаю, что она делала для нас всё, что могла.
Глава 2. Приют
«Оставьте Елену в покое, она не будет католичкой!»
Приют наш был католическим, но я оставалась православной. Всех евреев и мусульман среди нас католики переводили в свою веру. А я упрямилась. Ежедневно служилась месса, звонил колокольчик, и нужно было всем становиться на колени, а я смотрела на это и говорила: «Да нет, вы всё не так делаете!» Пряталась между стульями, потому что почти всех заставляли причащаться… Но однажды племянник матушки Феодоры, владыка Антоний (Бартошевич), приехал в приют и сказал: «Оставьте Елену (то есть меня) в покое, она никогда католичкой не будет». И меня, и правда, оставили в покое. А на субботу-воскресенье отпускали в Леснинский монастырь.
Да, поблажки делались, но и наказывали нас, мы ведь баловались, как все дети. Когда в наказание нас закрывали на чердаке — это был дикий ужас! Вообще, нас жило 40 человек в одной комнате. Можете себе представить, что творилось, когда мы шалили! Особенно, помню, любили драться подушками. Первой я не шла глупости делать, но когда кто-то начинал, то срабатывал принцип «все за одного». Если одного ругают, все остальные будут защищать. Или наоборот. Мы были друг за друга горой.
По пятницам на выходе из монастыря нам выдавали пропуска. Иногда монахиня, которая это делала, могла сказать: «Сегодня ты не имеешь права выходить, вы провинились, уроки не сделали, шкоду натворили». И тогда я звонила владыке Антонию (Бартошевичу), он приезжал, и я спокойно с ним отправлялась в монастырь.
Вначале другие дети принимали владыку Антония за мою бабушку, так и говорили: «Твоя бабушка приехала». Он же был в подряснике, который казался похожим на длинное платье! А я отвечала: «Какая бабушка?! Это кардинал!» Гордилась, что он приезжал за мной.
А иногда, чтобы меня забрали, я звонила своим приёмным родителям. В 9 лет меня взяли в семью, но я продолжала учиться в приютской школе. Приёмные родители могли меня тоже приехать и увезти.
Глава 3. Приёмные родители
«Их брак стал для меня примером любви»
В Париже была очень большая община эмигрантов: крепкая, духовная. Благодаря этому сохранялись традиции, их передавали детям; в храм ходило намного больше людей, не терялась вера. В школе нам преподавали Закон Божий, славянский язык, а светские предметы (литературу, историю, географию) — только до периода Ленина. Всё, что происходило уже при Ленине, считалось большой трагедией.
Для эмигрантов создавались детские лагеря. Моя сестра бывала у скаутов, потому что они ездили на моря. А я не люблю море (мы вообще с сестрой полные противоположности). Люблю горы, походы. И поэтому примкнула к Православному христианскому движению. Начальником лагеря был Александр Анатольевич Викторов, чьи родители оказались в первой волне эмиграции. Его жена, Ольга Александровна, руководительница отряда, происходила из знатного рода, дочь священника. В их семье было 12 детей.
Я была очень живая, активная, но при этом плаксуня. Это уже сейчас переменилась: не плачу, только улыбаюсь. А тогда всё время плакала: мол, я в приюте, мамы нет… Они на это посмотрели и решили меня забрать.
Париж, 1982 год
В первый день своей свадьбы Александр и Ольга взяли меня к себе, и я жила у них 11 лет. Их брак — пример любви. Никогда не слышала, чтобы они ругались. Никогда! Это очень верующие люди, мы причащались каждое воскресенье. А ещё по выходным у нас собиралась вся семья, и одних только родственников за столом сидело 45 человек — родные, двоюродные, их дети… Сначала дети обедали, потом старшие.
У них было шестеро своих детей: четверо девочек и два мальчика. Трое старших родились ещё при мне, трое младших — уже когда я жила в монастыре. Все они считали меня своей старшей сестрой.
Мне с приёмными было очень хорошо. Они, слава Богу, оба живы, и мы поддерживаем связь.
Глава 4. Святой крёстный
«Когда я делаю что-то не то, святитель Иоанн мне снится»
А вот как в моей жизни появился святитель Иоанн Шанхайский. Я ведь незаконнорождённый ребёнок, маме было очень трудно. И она… скажем так, не очень меня хотела, из-за трудных обстоятельств. Пошла в больницу. Но встретила владыку Иоанна, и он сказал: «Не волнуйся, этот ребёнок будет моим». И мама развернулась и пошла домой. Это было первое чудо в моей жизни, связанное со святителем Иоанном. Были и другие.
Не люблю этого рассказывать, но я родилась сильно недоношенной. С полутора килограммов вес опустился до 900 граммов. Можете себе представить?! Я лежала в инкубаторе с ещё одной девочкой, и врачи сказали, что мы умрём. Тогда вызвали владыку Иоанна, он крестил меня через пипетку, потому что меня нельзя было вытаскивать из инкубатора. В Зарубежной Церкви не признают, если при крещении тебя не погружают полностью в воду, и поэтому меня крестили второй раз, уже в храме. Но я всё равно считаю владыку своим крёстным.
Святитель Иоанн проявлял особое внимание к сиротам, больным, ко всем, кто обижен судьбой. Если узнавал, что кто-то в больнице умирает, то шёл к нему — молиться. Не смотрел, православный или католик, к любому больному ходил. Он учил быть милосердными и добрыми. Для него важно было просто помогать людям, а не смотреть, кто какого цвета: красный, белый…
Сам он был и милосердный, и строгий одновременно. Особенно в храме. В женском монастыре всегда давали прислуживать девочкам. И когда мне было 5-6 лет, я держала владыкин посох. А он не любил, когда дети стоят и переминаются с ноги на ногу. Нужно было как солдатик, ровно! Но разве можно в таком возрасте долго простоять ровно?! Мальчики чуть в обморок не падали в алтаре. А владыка очень долго служил, я помню.
Уходя из храма, он всегда с нами шутил, с детьми. Мы его очень любили и чувствовали, что он нас любит. У него был очень особенный взгляд.
Владыка нас приучал не читать молитвы во время службы. Потому что надо слушать, что в Церкви. Я и сегодня раздражаюсь, когда кто-то читает своё правило во время богослужения.
А ещё он вот что придумал. Обычно в храмах по субботам читаются вторая и третья кафизмы. А владыка сделал список по неделям. В эту субботу — вторая и третья, в следующую — четвёртая и пятая и так далее. Некоторые говорили, что это не по правилам. Но владыка хотел, чтобы люди слышали все кафизмы. А они ведь приходят в храм лишь по субботам. Такое практиковал только он.
Моё детское прозвище Заяц тоже связано со святителем Иоанном (в гостеприимной келье матушки можно увидеть несколько разнообразных фигурок в виде зайцев. — Прим. ред.). Владыка проводил больше времени с детьми, чем со взрослыми. Все его боялись: у него вид был суровый, немножко неопрятный. Мы были такие же, не сильно отличались от него: дырка тут, заплатка там…
Однажды после службы он взял троих детей из храма с собой в больницу. Но перед этим мы пошли в магазин. Он говорит: «Купите себе игрушки. А ты, Лёля, купи себе две». У меня не было игрушек, так что я очень обрадовалась. Взяла двух зайцев: одного большого, пушистого, а второго поменьше, и прятала их за спиной, чтобы никто не отнял. Я не успела наиграться, как владыка говорит: «Отдай одну игрушку вот этой больной девочке». А ещё сказал: «Ты сейчас здорова, но ты тоже будешь болеть». Он много предвидел… И я отдала зайца, раз так владыка сказал. А второго оставила себе.
Я очень любила владыку, потому что росла без отца, и все батюшки мне были — как папа. Одна из моих первых исповедей тоже была у него. Это тоже комедия. Я была застенчивой и очень боялась. Пока мальчики дрались, кто первый пойдет исповедоваться, я пряталась за шкафом. Сижу, и вот, дверь открывается, выходит владыка. А мальчики — тут как тут. Но нет — он брал последних из очереди на исповедь, а последней как раз я была. Говорит: «Ты хочешь быть первой? Будешь…» А я и близко не хотела, но пошла. И очень хорошо всё прошло, было не страшно.
Владыка уехал в Америку, но раз в году посещал Францию с чудотворной Курско-Коренной иконой Божией Матери, и мы всегда приезжали к его появлению. Мы просто его любили.
Владыка умер, когда мне было 12 лет.
В акафисте святителю Иоанну Шанхайскому есть такие слова: «Я умер, но я жив». Чувствую, что эти слова — правда. Я читаю ему акафист каждый день, почитаю его, всё-таки святитель Иоанн мой крёстный. А когда что-то плохо делаю, то вижу его во сне, и он пальчиком вот так делает: но-но-но. И тогда понимаю, что поступила как-то не так.
Владыка был особенный. Я знаю, что он помогает мне.
Глава 5. Послушница
«Мы были так удивлены: как это можно не читать Псалтирь?!»
Я с детства хотела в монастырь. Думала: не хочу выходить замуж, мне хорошо в храме. В 16 лет собиралась поступить в Леснинский монастырь, но игуменья Феодора сказала, что нужно сначала окончить учёбу. Сама она была медсестрой на первой линии фронта, а я её так любила, что решила: тоже пойду учиться на медсестру.
Обучение закончилось, когда мне было чуть меньше 18 лет. Я опять сказала матушке Феодоре: «Хочу в монастырь». А она: «Ой, я тебя не возьму. Каждое воскресенье или твоя родная мама будет приезжать, или приёмная, и не будет никакого покоя. Уезжай или на Святую Землю, или в Америку». И там, и там были монастыри Зарубежной Церкви.
Но в Америке я знала только владыку Лавра (Шкурла), которого всё это время считала своим духовником. А вот в Иерусалиме я уже бывала — в паломничестве, в 1970 году. Провела там целый месяц! Мы с другими девушками были заняты на раскопках там, где находится Порог Судных Врат. Разгребали слои земли до того самого камня, где ходил Спаситель. Это был тяжёлый труд. И за то, что мы там работали, нас потом возили по святым местам.
Больше всего из той паломнической поездки запомнились Гроб Господень и гора Фавор. То, что испытываешь там, — неописуемо, это можно только самому пережить. И тут ты или веришь, или не веришь. Ты там просто находишься, а у тебя на душе благодать, духовная теплота. Точно как в Евангелии: Господи! хорошо нам здесь быть! (Мф. 17, 4).
До этого паломничества я нигде не бывала и даже не знала, что существует Гроб Господень. Старший приёмный брат спрашивал у родителей:
— А где Лёля?
— Лёля уехала.
— А куда уехала?
— На Святую Землю.
— А что это — Святая Земля?
— Это там, где Спаситель…
— Что, она уехала на небо?
Вот так и я совсем не понимала, что такое Святая Земля. Зато потом полюбила её всем сердцем. Когда приезжаешь в Иерусалим, словно «совмещаются» Евангелие и святое место. И тогда до тебя начинает всё доходить по-настоящему. Святая Земля — она как Пятое Евангелие, только живое. Туда потом тянуло. Так что через два года я снова там оказалась. Поступила в Елеонский Спасо-Вознесенский монастырь. Меня 11 сентября 1972 года одела в подрясник матушка Тамара (Романова), двоюродная сестра государя.
Я только-только окончила учёбу и поэтому очень не хотела на послушание в больницу; и на кухню не хотела, до сих пор её не люблю. Кроме вышивки и учёбы меня ничего не интересовало. А тут матушка говорит: «Сестра Елена, одну неделю вы в больничке, другую неделю — на кухне». Я ей только: «Благословите, простите», а сама чуть в обморок не упала.
На кухне я пробыла только три месяца, поскольку все поняли, что это не моё. Это была действительно пытка. Чистить картошку, морковку — ещё полбеды. Но я не переношу чистить лук и чеснок. В больничке тоже было тяжело, но тут я знала, что это моё и что нужно помогать.
Со временем меня научили звонить в колокола, я пела и читала на клиросе, накрывала и подавала в трапезной. Мы с сёстрами делали свечи. Разные послушания были. Сбор маслин, например. Приходилось тяжело: дождей нет пару месяцев, маслины колючие, пыльные. Раньше думала, что собирать маслины — то же, что собирать черешни: одну съешь, другую в корзинку. Куда там! Потом я привыкла, конечно, но в первые годы не понимала, как это можно есть.
Все послушания я проходила, кроме просфорни. А когда попала на золотошвейное, тут все поняли, что это — моё! Так что моими постоянными послушаниями стали больница и вышивка.
Мы были всё время заняты, свободного времени не оставалось. Только час давали после обеда. И тогда кто бежал ко Гробу Господню или по святым местам, если свободен. Кто спал. Я выбирала или Гроб Господень, или вышивку. Спать? Нет! Даже ночью мы с подружками не спали, вышивали при керосиновой лампе. Это кем нужно быть? Ведь что ты там видишь?! Но тем не менее ночью спали три-четыре часа, а остальное время вышивали. Мы не такие подвижники уж были, не думайте. Но тогда старались сделать всего и побольше. Мы горели!
В келье я жила с одной арабкой. Обе инокини, молоденькие, всё время «хи-хи, ха-ха». Вдоль нашего коридора располагалось 11 келий. И неподалёку жила пожилая схимница, в прошлом — из благородных девиц Петербурга. Однажды мы у себя в келье смеялись, а она, видно, шла мимо — и как влетела к нам! Мы очень удивились: «Почему она не сказала молитву?!» (у монахов принято произносить молитву, прежде чем войти к кому-то помещение. — Прим. ред.). Говорит:
— Как не прохожу мимо, вы всё время смеётесь! Вы знаете, что надо читать Псалтирь?!
Мы ей:
— Да, конечно.
— Вы что, читаете Псалтирь?
— Да.
— А Евангелие?
Мы были так удивлены её вопросом: как можно не читать Псалтирь и Евангелие?! А старушка и говорит:
— Я, когда была молодая, то не читала, только гуляла.
Мы на неё посмотрели во-о-от такими глазами: мол, как это можно?! Такая старенькая монахиня не читает Псалтирь?! Она ушла, а мы начали это обсуждать и, конечно, смеёмся. А монахиня возвращается:
— Вас надо было бы наказать! И вообще, когда монахи смеются, нельзя, чтобы были видны зубы! Можно только улыбаться.
В третий раз она не выдержала, принесла нам книжку «Правила иноческого поведения» или что-то в этом роде. И бумагу. Говорит:
— Читайте книгу и выписывайте, сколько вам поклонов полагается за ваши провинности.
И мы с соседкой по комнате как сели! Я начала читать и писать, и выписала столько, что дошла до конца листа. Говорю: «Мать, тут поклонов столько — до самой смерти хватит делать!»
Глава 6. Монашество
«Перед Распятием мы все одинаково виноваты»
Рясофорной послушницей я стала в 1977 году, постриг в иночество приняла в 1986-м. Да, 9 лет быть послушницей — это долго, но в монашество женщин вообще-то не постригают до 45 лет. Это сейчас каждый делает что хочет, а раньше было так, потому что искушения бывают, и 45 лет — такой возраст, когда человек может сломаться, рискует уйти из монастыря, а это трагедия!
Монах — это молитва и послушание. Монах отрёкся от своей гордости, своего «я». Выбираешь духовника и слушаешь его во всём. Если бы мы все делали, что хотели, что бы это было? Хаос. На монашеский путь даётся благодать Божия, и не знаешь откуда. Вот встал рано, пошёл на полунощницу, на Литургию. Но со временем в монастыре ты чем-то соблазняешься, ленишься: туда не пойду, то не хочу, сегодня посплю. Начинается нерадение. А давать себе поблажки для монаха неестественно. Так что идёт духовная брань.
Мы, монахи, в последнее время теряем страх Божий. Да, у каждого свои недостатки. Но перед Распятием мы все одинаково виноваты. Никто не может сказать: я лучше, тот хуже. В этом месяце (сентябрь 2022 года. — Прим. ред.) было 50 лет с того дня, как я поступила в монастырь на Святой Земле. И за эти 50 лет я набрала больше плохого, чем хорошего.
Когда я поступила, мы были такие наивные, послушные… Делали всё, чтобы первыми пойти в храм, на послушание, первой помолиться, первой помочь другому. А сейчас… У каждого человека есть момент, почему он пришёл в монастырь, некая искра. Есть желание исправиться. Но мы идём на исповедь и повторяем всё то же самое, как под копирку, из раза в раз. Где тогда исправление?
Когда я поступила в монастырь, было так: нам сказали — мы сделали. Раньше, например, в монастырях очень строго постились — разве что болезнь могла стать поводом немного ослабить пост. А сейчас что? Скажешь кому-то что-то, и тебя так пошлют!
Матушка скажет, например: «Сестра Елена, вы пойдёте завтра на кухню», и мы отвечали только: «Благословите, простите». А теперь в том же монастыре я сама слышала, как матушка вызовет, а сестра ей: «Я не хочу, не могу». А почему? Потому что мы все испорчены уже.
Думаю, главная ошибка монаха — пренебрегать словами духовника. Да, в монастыре духовника у кого-то может и не быть, но когда он есть, умеем ли мы его слушать? Умеем ли принимать то, что он скажет? Не каждый может, как говорят святые отцы, посадить капусту вверх ногами, если тебе старец благословил это сделать. Сейчас бы на такое послушание ответили: «Как же она вырастет? Ты что, с ума сошёл?!» Такое положение дел очень печально.
Глава 7. Родня
«Потеряла Иерусалим, но обрела Лавру»
Моя мама 40 лет ничего не знала о своих родных, у неё был панический страх перед Советским Союзом. А я была фактически сирота и потому очень хотела найти близких. Ещё в детстве спросила у матушки Феодоры:
— Какой святой в Киеве?
— Святой Владимир. А почему ты спрашиваешь?
— Хочу найти родных.
— Тогда служи молебен и причащайся в день памяти святого Владимира, и ты найдёшь своих родных.
И я соблюдаю этот завет, каждый год причащаюсь в этот день и служу молебен.
Я нашла родных в октябре 1976 года. А три месяца спустя матушка Феодора скончалась. Она говорила: «Я могу спокойно умереть, Лёля нашла своих родственников». Сначала нашлись две младшие сестры мамы, чуть позже — брат. Потом отыскалась информация про прадеда, он был женат на княгине…
Я по сей день продолжаю поиск и какую-то часть генеалогического древа уже восстановила. Множество родных живёт в Киеве. Нашла многих по маминой линии — и со стороны бабушки, и с дедушкиной, вплоть до племянников и крестников. С некоторыми мы сильно сблизились. Но поскольку в то время общение с Московской Патриархией было для нашей Церкви запрещено, то я с ними общалась тайно. Непослушная была. Но чего не сделаешь для родственников, когда столько лет была сиротой?..
Из Иерусалима меня, можно сказать, выгнали из-за этого нелегального общения. Отпустили немножко со скандалом, но что делать? Появилась возможность приехать сюда, в Лавру; в 1999 году владыка Павел меня забрал и в том же году постриг в мантию. Может быть, я потеряла Святую Землю, но обрела Лавру.
Мне здесь хорошо. Из-за того, что там у нас было строго, я сумела тут жить без проблем. Сижу тише воды, ниже травы; делаю своё дело, и всё. В город без благословения не выхожу. Сначала была в золотошвейном цеху, учила монахов вышивать. Когда заболела костями, меня перевели в паломнический отдел, и я занималась поездками в Иерусалим. Теперь всё закрылось, и я снова дома, в келье, вышиваю. Выхожу только на Литургию, панихиду и молебен. Здесь не строго, всё по твоей совести. Каждый делает, что хочет, помимо общих правил.
Глава 8. О приоритетах
«Сделал что-то плохое? Сразу: Господи, прости!»
Если из-за поведения какого-то отдельного батюшки ты теряешь веру, значит, у тебя маловерие. Вера — это не человек. Вера — это Бог. Надо беречь свою веру. Разве, например, патриарх тебе мешает верить? У вас есть икона, у вас есть самое главное — Причастие; что ещё нужно? Не тебе смотреть, что батюшки между собой поругались. Они сами за это будут отвечать перед Богом. А мы не должны осуждать, иначе нам будет плохо. Не дай Бог ни одного священника осудить! Если осудил, сам на таком же попадёшься потом.
Не нужно искать подвиги, нужно быть проще. Мы забываем простоту. Не нужно тысячу акафистов и тысячу молитв. Сделал что-то плохое? «Господи, прости! Господи, помоги!» И сразу всё становится на свои места. А проблемы? Как полочки убирать: сначала одну уберу, потом – вторую.
Фото из личного архива монахини Феодосии (Тихонович)
