С мая 2022 года этот регион относится к «новоосвобождённым территориям» — именно так россияне называют города, оккупированные ими после начала полномасштабного вторжения.
Не выезжая оттуда ни на день, продолжает нести своё служение наш друг, молодой священник Украинской Православной Церкви. Мы давно хотели поговорить с ним, задать вопросы, которые волнуют и горячо обсуждаются. Но там сейчас то интернет не работает, то телефон не ловит. Только выехав в соседний город, наш собеседник смог выйти на связь.
Почему Священный Синод УПЦ не осудил коллаборантов, а назвал священников, оставшихся на захваченных территориях, героями, несущими своё служение в тяжелейших условиях, мы спрашиваем у человека, который видит оккупацию изнутри много месяцев подряд и при этом не перестаёт надеяться, что Украина отвоюет свои земли.
По соображениям безопасности мы не можем указывать имя и местонахождение нашего друга и очень просим молитв обо всех, кто остался там.
Если этот текст увидят здесь, будет очень плохо
Я надеюсь, этот мой рассказ здесь у нас никто не прочитает. Мы же тут считаемся неблагонадёжными, проукраинскими. «Укры», или «укроповские» попы. С нами тоже проводят работу, мол, «что вы тут за Украину агитируете».
Наша Церковь сейчас несёт такую миссию… Смешно, но дослужились до того, что мы теперь и тут враги, и там враги. В Украине считают, что мы — «РПЦ в Украине», то есть «російська Церква», а здесь, на неподконтрольной территории, говорят, что «вы не наша, вы — Украинская Церковь. В России такая не может существовать».
Если допустить мысль, что завтра в Киеве переименуют УПЦ в РПЦвУ, то мы здесь кем будем? То есть да, нам предлагают, очень некрасиво предлагают, скажу так, переходить в РПЦ, писать прошения. Как на врагов смотрят. Хотя изначально всё звучало несколько иначе — «мы пришли вас освобождать».
Получается, одни и те же люди — одна и та же УПЦ — и там, и там неугодны. Наверное, это и есть критерий истинности Церкви, которая ни к какой власти не приспосабливается и ни под кого не подстраивается.
Думали, по храмам не будут стрелять
С 24 февраля 2022 года у нас всех в жизни всё стало по-другому. Из нашего города сразу начали ходить эвакуационные поезда, кто мог и кто хотел — уезжали. В храме у нас относительно большой подвал, мы оборудовали его для нужд людей. Несколько сотен человек жили тогда тут, детей — от 40 до 50 было.
Люди надеялись, что хоть и война, но по храмам не будут стрелять. Но, к сожалению, обстрелы велись постоянно. После очередного попадания вылетели все окна, двери вынесло. На улице -13, а у нас полный подвал народу.
На тот момент в городе уже не было воды, отопления и электричества. Холодно настолько, что в помещении невозможно находиться. И люди стали собираться и выезжать.
А мы оставались, жили где придётся, переживали с народом все эти военные будни. В самом начале город ещё давал воду по часам, пока не разбомбили коммуникации. И то мастера городские выезжали, пытались отремонтировать.
Ребята из ДСНС привозили техническую воду, мы готовили на ней еду. Гуманитарка уже полным ходом шла, в том числе питьевая вода и соки. Так и выживали.
Даже когда всё уже было заблокировано, ДСНС всё равно привозила воду. Но о том, чтобы помыться или хотя бы умыться, вопрос не стоял, ведь сегодня ты помоешь голову, а завтра не на чем будет поесть приготовить. В приоритете — чтобы у людей была еда и они не умерли с голоду.
Еду тоже привозили через гуманитарную помощь. Поначалу оставались какие-то запасы, но если 250-300 человек два раза в день кормить, продукты будут уходить достаточно быстро. Гуманитарный штаб у нас в городе действовал очень хороший и нам давали достаточно, чтобы поддерживать людей — и тех, что жили при храме, и приходящих к нам из окрестных районов.
Были те, кто спрашивал, почему мы не уезжаем. Но больше приходили и благодарили за то, что с ними остаёмся. Ведь когда рядом священнослужитель, всё же немного спокойней.
Но со временем, особенно когда пошли обстрелы храмов, почти всех детей и молодёжь власть эвакуировала. Остались люди, скажем так, почтенного возраста. Многие с инвалидностью, лежачие.
Раз мужчины принесли бабулю. Шли мимо дома и услышали, как она кричит с какого-то этажа, просит помочь. Квартира разбита, окна повылетали, а она сидит в кресле, потому что не может самостоятельно передвигаться. Так, на кресле, её к нам и принесли. Потом благодаря волонтёрам, в том числе отцу Андрею Пинчуку, который приезжал к нам и эвакуировал людей, мы самых тяжёлых лежачих отправили в Днепр. А человек 35 или 40, которые могли передвигаться, с нами ещё на апрель-май оставались.
Надо было властям не верить?
Когда ещё была связь и интернет, руководители города и области предупреждали о необходимости эвакуироваться, но всё равно не все жители уехали, тысяч 5-8 (думаю, до 10) остались. Из довоенного населения в 100-120 тысяч. Десятая часть.
И мы остались на месте служения. До последнего, на свой страх и риск, перевозчики ездили. Через них нам передали генератор и бензин, благодаря чему мы могли выпекать просфоры и еду готовить. Потому что на костре опасно: обстрелы велись постоянно, на открытом пространстве всё время летали осколки, даже кирпичи.
Обстрелы мы пережидали в подвале. Однажды люди, выходившие в город, рассказали, что видели на улицах других, не наших военных. Так мы и поняли, что ВСУ отошли.
Стало страшно. Хотя нашлись и те, кто радовался. Принято считать, что в оккупации остались одни «ждуны», которые хотели прихода России. Но, общаясь с людьми, мы видели, что многие надеялись и до последнего не верили, что город перейдёт под контроль РФ.
Какие только слухи у нас тут ни ходили — связи ведь нет, интернета тоже. Одни рассказывали, что в промзоне за городом в бомбоубежищах прятались люди, так военные их там держали как живой щит. Но потом пришли те, кто пережидали бомбёжки в промзоне, и говорили, что никого из военных они там не видели и никто никого не держал. Когда много времени и нечем заняться — это беда для мозга. А у нас тут как время проходит? Весь день люди в очередях, сплетнях, разговорах, и никакой другой адекватной информации. Только «сарафанное радио» работает.
По поводу украинской власти могу сказать — она сделала для людей всё, что смогла. Кто хотел, мог эвакуироваться. Тем, кто оставался, давали возможность выживать здесь.
С другой стороны, была масса заявлений, что «будем стоять до последнего, никто никого не отдаст и не отпустит, это наша территория». Нам что, надо было этому не верить? Или сейчас, когда говорят, что Украина победит, в это тоже не верить?
И потом, военные — это живые люди, не из стали и бетона. Чьи-то дети, мужья. Есть военное руководство, которое отвечает за жизнь людей, и если военное руководство посчитало, что надо предпринять какие-то действия, наверное, это было правильно. Мы не на их месте и не знаем, какая информация есть у них, почему им приходится так или иначе поступать.
Чувствуется ли оставленность? Во всём полагаемся на волю Божию. Святитель Василий Великий говорил, что везде земля Господня. Где бы ты ни находился, всегда надо стараться помнить, что ты православный христианин.
Приедь и покажи, как надо
Таких, как я, священников тут на «новоосвобождённой» территории называют «украми», «нациками», «ненадёжными». Мол, берите российские паспорта, тогда разговор будет другой. А на территории Украины мы уже считаемся коллаборантами. Но кто коллаборант, тот коллаборант, а мы вопреки всему остались со своими прихожанами, со своей паствой.
Моя совесть абсолютно чиста — и перед законом церковным, и перед Богом, и перед государством. Мне скрывать нечего. Я не боюсь, что опять придёт Украина. А те, кто в чём-то согрешил — назовём это так, как отец Андрей Павленко, слышали о нём? — уедут туда, где их не будут допрашивать.
Хотя… Пока сидишь без связи, ещё как-то держишься. Но появляется интернет, и как почитаешь, что про нас в украинских СМИ пишут, — холод пробирает, потому что не понимаешь, почему такое отношение.
В любой общественной институции — в медицине, во власти — у каждого человека своё мнение. И в Церкви так же. Но судить всю Церковь по действиям или словам отдельно взятых личностей — неправильно. Если священник виноват перед законом или государством, пусть он лично отвечает. Но те, кто остаются, делают это вовсе не потому, что коллаборанты или сторонники «русского мира».
Я до сих пор не знаю, что это такое, хотя о нём так много говорят и пишут. Вижу его последствия, но идеологию его до конца не понимаю. А тут тебе говорят, что ты не просто приверженец или пособник «русского мира», но ты и есть тот самый его проповедник и вообще ведёшь подрывную деятельность против своего государства.
О чём можно дальше после такого говорить? Это просто ложь и провокация, которую выдают за правду и этим живут.
Какую идеологию мы продвигали или какую «антиукраинскую работу» мы вели? Если бы это было раньше, нас бы уже давно вызвали на разговор в СБУ. У нас достаточно компетентные органы, как в правовом государстве, которые могут давать нормальную оценку. Во всяком случае, хочется на это надеяться.
И сейчас — не знаю, можно ли это назвать сотрудничеством с властью, но если человек живёт на этой территории, он по-любому должен где-то брать воду, продукты, электричество, тепло — обычные базовые потребности. По международной конвенции, оккупант несёт ответственность за жизнь людей, территорию которых контролирует.
Попробуйте прожить здесь, побыть в той шкуре, чтобы понять — можно ли было поступить иначе. Мы ведь уже это проходили в истории — когда люди выезжали в другие страны, а потом рассказывали, как надо было здесь себя вести. Так приедь и покажи, как надо.
Каждый пусть сам по совести выходит из той ситуации, в которой оказался. И если мы христиане, по крайней мере так себя именуем, то должны хоть немного соответствовать. А не вешать клеймо друг на друга по поводу того, кто с кем сотрудничает. Потому что завтра территории, даст Бог, Украина вернёт, а как нам, жителям одной страны, друг другу в глаза смотреть? Одни будут «коллаборантами», другие — «нациками», те — «сепары, а те — «укры».
Понятно, что есть те, кто заигрывает с властями, перегибает палку, забывает, кому служит и в чём задача священнического служения. Но это уже другой разговор.
Кто-то видит фотографии, на которых священник стоит рядом с оккупационными властями, и соблазняется. Но вы же до конца не знаете, это он сам пришёл или его привезли. Здесь у нас надо некоторые вещи учитывать. Больше ничего не могу сказать.
Не дай Бог никому такой жизни
Жизнь стала совсем другая. Не дай Бог никому такой жизни. Тупик какой-то, уныние, печаль. Хотя нас «освобождали» от «плохой нацистской» жизни, но по факту получается, что всё разрушено. О чём можно говорить священнику на проповеди в таких условиях, как не о следовании Евангелию — хотя бы в минимальных, житейских моментах?
У людей разбиты дома, родственники рассеялись по всему миру. Непонятно даже, кто жив, а кто нет. Через нас обращаются из других стран, других регионов Украины — спрашивают о тех, кто остался и кто выехал, кто не смог эвакуироваться. Многие в отчаянии.
Пытаешься держаться, ведь на тебя люди смотрят, ты должен быть для них образцом, пастырем. Стараешься, чтобы жизнь соответствовала призванию — служить Богу, Церкви и людям.
Мы служим Богу. Помогаем людям по мере возможности — духовно, морально, если можем, то и физически. Остаёмся верными своей присяге, Церкви. Считается, что если человек в правоохранительной системе оставил службу, то он предатель. Но и священник присягает и тоже должен служить до конца, быть верным.
Всем, кто прочтёт эти строки, хочу пожелать находить в себе силы на искренние молитвы. Стараться отдавать всю свою жизнь в руки Божии. Потому что сейчас, ложась спать, не понимаешь, проснёшься ли утром. А когда просыпаешься, не знаешь, доживёшь ли до вечера. Как Господь говорит: «В чём застану, в том и буду судить».
Верю, что Господу Богу возможно прекратить это всё. Дать разума и мудрости людям, от которых зависит решение этого страшного конфликта. И в дни Великого поста особенно важно, чтобы мы могли собираться для общей молитвы не только просительной, но и благодарственной. Мы всё время Бога о чём-то просим и всегда забываем Его благодарить.
Некоторые говорят, что Господь нас не слышит или вообще что Бога нет. Но если бы Его не было, то и нас бы не было уже. Не стоит искать у других те недостатки, которые и у нас есть. Больше надо стараться помогать друг другу. Быть друг другу помощниками в этой нашей трудной жизни.
