Недавно в сети появилось «Ненаписанное письмо апостолу Тимофею».
«Христос воскресе!
Как обращаться к тебе дальше, я не знаю. У нас здесь, в мае 2022 года от Рождества Христова, к твоим преемникам будут обращаться с большой буквы во множественном числе с добавлением Святейший, или Высокопреосвященнейший, или Преосвященнейший. Таковы правила церковного этикета.
Я и сам, если честно, “человек системы”, хотя пришёл в Церковь, ища Спасителя и Господа, читая Святое Писание.
Что такое система? Ну это когда много-много всяких таких законов-канонов, указов-приказов, инструкций-отчётов, протоколов-этикетов… Это почти как апостолы на Иерусалимском Соборе постановили несколько предписаний, а потом было ещё семь Вселенских, и ещё Поместных и Архиерейских Соборов всяких… Но мы сильно не переживаем. У нас даже целый суд церковный есть — и там обычно используют всего парочку канонов для наказания, главный из которых “аще кто досадит…”
Почему я “человек системы”? Мне было 15 лет, когда я переступил порог храма. Сейчас мне 44, и другой Церкви я не знаю. Помогал во время богослужения епископу, потом был поставлен во диакона и рукоположен во пресвитера. Могу ли я стать епископом? Нет, конечно. У меня жена и трое детей. Не спрашивай, почему апостол Павел писал тебе про требования к епископу. Это всё сейчас неактуально.
Да, я работал в канцелярии, писал те самые бумаги и подшивал их в личные дела пресвитеров. Представляешь, у нас здесь в XXI веке от РХ почти как в римской армии — награды всякие разные. Есть просто крест нагрудный, а есть золотой и ещё “с украшениями”. А ещё можно сразу “два креста с украшениями”. Я понимаю, что тебя покоробило — ты в курсе, что такое Крест, но мы, ваши наследники, видим это так.
А ещё я занимался PR-технологиями. Ну это когда ничего особенного в епархии не делается — нет ни проповеди, ни миссионерских успехов, в общинах нужда, — но ты пишешь красивые новости и рисуешь миниатюры с нужного ракурса, чтобы все думали, что у нас всё замечательно. Особенно это нравится светским властям, с которыми мы… э-э-э, я, наверное, не буду тебя огорчать окончательно.
А ещё у нас идёт война. Нет, не против духов злобы поднебесной и не с грехом, увы. У нас одни христиане убивают других христиан. А самый главный наш и его пресвитеры их на это благословили, дарят им всякие святыни и прочее.
За что нас убивают? Говорят, что мы братья и должны быть вместе. Поэтому и убивают, грабят, насилуют… Если честно, то я и сам не понимаю, но они говорят, что есть какие-то “внешние силы на Западе”, которые хотят нас разделить. Хотя я своими глазами вижу, как эти “силы” дали приют миллионам беженцев, накормили голодных и напоили жаждущих, лечат наших детей. Да, да, именно так, как говорил Христос в притче о козлах и овцах… И от этого мне больно и страшно.
Жаль, что тебя нет рядом. Я бы с рвением служил Христу под твоим началом. Мы бы проповедовали вместе, сидели бы, общались как друзья, думаю, это бы меня вдохновляло переносить испытания, свидетельствовать и другим христианам о Церкви как о месте любви и сострадания. У нас, кстати, есть несколько человек, похожих на тебя.
На этом заканчиваю своё письмо словами, как принято у нас сейчас: “смиренный послушник Вашего Высокопреосвященства протоиерей Георгий Гуляев”.
Но хотелось бы, как принято в Новом Завете: “Помолись обо мне перед Престолом Божиим и просто обними”».
***
Сегодня в нашем проекте #ДавайтеОбсуждать — интервью с автором этого письма.
— Отец Георгий, так что же такое «система»? Я много лет от разных священников, и особенно семинаристов, его слышу, но так и не понимаю до конца, что оно означает.
— Мне кажется, когда человек употребляет такое понятие, как «система», это значит, что он просто начал думать. Он начал понимать, что есть противоречие между той Церковью, которая описана в Евангелии, в которой жили апостолы и святые, и реальностью, в которой мы сейчас находимся.
Система — это сложившиеся определённым образом, устоявшиеся отношения между людьми. И, находясь внутри этих отношений, ты можешь либо усилить её негатив, либо сделать всё, чтобы каждый раз она натыкалась на то, что это ненормально. То есть нейтрализовать или свести к минимуму её разрушительное для души действие.
Я впервые столкнулся с системой, когда стал иподиаконом. Там была явная дедовщина в отношениях между иподьяконами, и мне говорили, что это вроде как норма. Но когда я сам стал старшим иподиаконом, на мне, собственно, всё и остановилось. Те, кто пришли после меня, выполняли те же обязанности, которые возлагаются на любого иподиакона, но при этом никто никого не унижал, не сдавал начальству, не извлекал какой-то личной выгоды. То есть не самоутверждался за счёт других, и мы достигали того же результата, не разрушая жизни окружающих людей.
Как возникла система? Можно, конечно, всё списать на врага рода человеческого, хотя отчасти это ухищрения в его духе — ведь здесь присутствуют искажение и подмена ценностей. Но если копнуть в глубину, то мы заметим, что в какой-то момент люди Церкви увидели для себя идеал не в евангельских отношениях любви, прощения, милосердия, а в государственном устройстве. Отчего-то особенно привлекли внимание институты принуждения — полиция, законы, суды и так далее. С одной стороны, они вроде бы недоступны Церкви в силу её специфики. С другой стороны, вот же оно, рядом — работает, приносит конкретный результат. И кажется, если взять оттуда просто какие-то элементы, это поможет тебе себя сохранить — имею в виду административно. И это оказалось большим искушением.
Хотя сегодня мы видим, что в жизни государства присутствуют и иного характера установления — та же забота о малоимущих, социальное страхование, солидарное пенсионное обеспечение. Лучше бы эту сферу у государства нам позаимствовать. Потому что, к сожалению, иногда получается, что даже безбожные, далёкие от принципов Евангелия структуры оказываются более христианскими по отношению к человеку. Например, ты увольняешься и тебе дают две недели доработать, выплачивают выходное пособие. Существуют выплаты на случай, если, не дай Бог, человек получил инвалидность или потерял кормильца.
Я не идеализирую эту сторону жизни государства. Отчасти это заслуга именно христианства, что общество стало таким — обратило внимание на больных, сирот и вдов. Но в какой-то момент получилось так, что, научив других, мы — Церковь — сами себя оградили от возможности это реализовать у себя. Хотя бы составить реестр тех же священников, священнических вдов, их нужд и потребностей — вполне возможно.
— На чём строится и держится система? Все служители Церкви, которых я знаю, — адекватные, умные, добрые, ответственные люди. Трудно представить, чтобы они сознательно участвовали в выстраивании неких неуставных, недостойных отношений.
— Мне кажется, наша проблема в том, что, пытаясь наследовать принципы христианства, мы хотим реконструировать всё и сразу. Почему говорят, что Церковь — структура архаическая? Потому что мы действительно иногда забываем, что вокруг уже совершенно другие времена и порядки, и нам кажется, что если воссоздать систему отношений, существовавших в античном обществе, скажем, в Византии, то вместе с внешними атрибутами мы усвоим и ту святость, ради которой, собственно, пришли в Церковь. Вот так сразу и без всяких усилий.
Помню, я сам столкнулся с подобным неправильным восприятием, будучи ещё мальчишкой-иподиаконом. Когда моему епископу дали сан архиепископа, я обрадовался: «Ух ты ж! — думаю. — Это почти как святитель Николай, архиепископ Мир Ликийских, Чудотворец! Ничего себе! И облачение похоже, и митра такая же. Ну, сейчас начнётся — деньги будут забрасываться бедным в окна, хлебушек голодным раздаваться…» Но архиепископ остался тем, кем был, и никакой волшебной трансформации с ним не произошло. Наивно, конечно, и немного смешно, но показательно.
Церковная архаика, как ни странно, оказывается выгодна — и тем, кто её насаждает, и тем, кто принимает её как данность. Возникает некая игра, где у каждого своя роль, и иногда действительно не покидает чувство, что ты участвуешь в каком-то спектакле. Когда во время богослужения человек выказывает архиерею всяческое почтение, а по завершении богослужения стоит и просто смеётся над ним — тем, кому только что целовал руку. Помню, для меня это был шок!
Мне кажется, настраиваясь на подобный лад, мы губим и себя, и людей. Церковная жизнь не может быть игрой: здесь всё должно быть по-настоящему.
Почему для нас так важны епископы, следующие Евангелию, а не играющие в церковную старину? Потому что в любой структуре руководитель подбирает подчинённых под себя, выстраивает некую понятную ему вертикаль. И наших архиереев мы наследуем в своём поведении, в своём отношении к другим людям. Если всё у нас по-настоящему, то и после богослужения останутся уважение, восхищение, удивление и радость. При этом мы будем понимать, что в принципе имеем право подсказать друг другу, что вот здесь была неправда и там ты, собрат, поступил не по-христиански — поскольку тот или иной поступок другого человека мы можем сверять с Евангелием.
Евангелие — вообще самая «неудобная» книга в Церкви. Всегда ставит тебя на место, приводит в чувство — «не превозносись, не возвеличивай себя, посмотри, что стало с теми, кто считал, что он уже спасён, что в силу своего сана достиг Царствия Небесного…»
Удивительная книга! Вы только задумайтесь: ведь апостолы после Воскресения Христова не вычеркнули оттуда те вещи, которые убрал бы любой нормальный пиар-менеджер. Не умолчали про слабость первоверховного Петра, про явную глупость Иакова и Иоанна, предлагавших свести с небес огонь на деревеньку, потому что, видите ли, их там не приняли. Всё это в Евангелии мы читаем и видим, что его герои — вовсе не «супергерои», а люди со своими ошибками, заблуждениями, страхами. Они преодолели всё это через познание Христа. Это и нам, современным христианам, придаёт силу и надежду.
И вдруг в реальности система возводит в статус непогрешимости какого-то человека, который отныне требует от всех послушания. На вопрос «почему?» ответ один: «Я сказал!» Просто потому, что ты священник, архиерей? А чем это требование мотивировано? Гормональным сбоем, или плохим настроением, или отсутствием образования… Нам говорят: «Вы должны смириться». Да мы и не против, но хотелось бы понимать для чего.
— Может ли система человека сломать?
— Наверное, да. Если человек сам этого хочет.
— Разве можно такого хотеть?
— Например, если ты рассчитываешь получать от системы какую-то выгоду. Либо не умеешь делать ничего другого.
Это реальная проблема, и мне искренне жаль, когда человек всего себя посвятил церковному служению, этим жил, вкладывал свой ресурс и вдруг оказался выброшен вовне. Система пользуется слабостью тех, кто ничего другого не умеет. Но это опасно, потому что не может продолжаться бесконечно.
— Как вам удалось не стать винтиком системы?
— У меня другая история. Всю свою сознательную жизнь я находился в Церкви и среди мирских людей одновременно. Служу священником и заодно работаю — журналистом, художником, школьным учителем.
Вращаясь в тех кругах, ты видишь их плюсы и минусы и понимаешь, что хорошо быть с Господом — во время богослужения, общения внутри церковной общины. В то же время у тебя не происходит отрыва от реальности, ты не живёшь, отгородившись от «страшного мира», в котором «у них там» что-то происходит, какие-то ужасы творятся. Оказывается, и в миру не все матерятся, не «все извращенцы». Обычные живые люди.
Посмотрите на подвиг наших врачей во время пандемии, на волонтёров во время войны, на воинов, защищающих нас от агрессии соседней страны. Там же люди, с которых можно иконы писать! Хотя они могут не знать ни молитв, ни какой завтра церковный праздник. Благодаря общению в светской среде священники тоже ломают стереотипы, в которых их привыкли воспринимать. Ты живой, и люди вокруг живые. Интересный, на самом деле, подход.
При этом я прекрасно понимаю необходимость иерархии, потому что в любой большой структуре будет возникать иерархичность. Другое дело, что есть несколько моделей поведения и организации этих систем — от преступной группировки и сообщества людей бизнеса до общины, где важно мнение каждого. И вот здесь возникает вопрос: во что мы превратили Церковь?
Меня в своё время (это был 1996 год) отправили делегатом на молодёжный семинар международной православной организации «Синдесмос» во Львов. Туда же приехали поляки, финны, американцы, сербы. Знаете, что больше всего тогда поразило? Я увидел православных христиан совершенно иной культуры — какие у них отношения между собой, между духовенством и прихожанами, с другими христианами. На их фоне мы, украинцы, выглядели, мягко говоря, немножко странноватыми — зажатыми и запуганными.
Или вот ещё пример. Уже позже, в Москве, когда выбирали патриарха, на Собор прибыли делегаты из Русской Православной Церкви Заграницей. Один мой знакомый митрополит потом мне рассказывал: «Ты представляешь, эти зарубежники… Они вообще по-другому себя ведут!» У него просто не хватало слов, он словно задыхался — он привык быть «князем» Церкви, такой себе митрополит-фараон. А тут к нему так запросто подходят миряне-делегаты и спрашивают: «Владыка, кофе будете?»
— Вы однажды, как биолог, попытались взглянуть на Тело Церкви как на организм. Что вы имели в виду?
— Я хотел сказать, что необходимо помнить, что в Церкви при всей её иерархичности мы остаёмся клеточками единого организма. А в организме органы и клетки очень по-разному взаимодействуют.
Есть клетки, которые дают возможность восстанавливаться после ран, болезней, каких-то внешних атак. А, например, нервная система кишечника вообще не слушает мозг. Не потому, что его не любит или непослушная. Ей просто надо, чтоб её не трогали: «Ребят, я выполняю свою работу, моё дело — снабжать вас энергией, питательными веществами. Ваша задача — обеспечивать меня всем полезным. Ясно?» Вроде бы ясно, но мы всё равно сознательно (то есть в этом виноват мозг) впихиваем в организм всякую ерунду. Кишечник смотрит на это: «Вы же типа умные, что ж вы нам прислали?! Ладно, переработаем и это, разберём на белки, жиры, углеводы…»
Свобода и относительная независимость отдельных органов для общего дела оказывается иногда полезной. А те, от кого ожидают разумных решений, увы, могут их и не принимать.
Но Бог действует в Церкви через людей. Вообще интересно так получается. Он Всемогущ, но Ему зачем-то нужны ангелы — служебные духи. У Него всё есть, но Он берёт каких-то немощных апостолов и обещает им: «Я научу вас, что говорить. Я всегда буду в Церкви, но работать придётся вам. В крайнем случае Я возьму пять хлебов и две рыбки и накормлю пять тысяч народу, но дальше всё равно выращивать хлеб и ловить рыбу придётся вам самим».
Именно такой взгляд даёт надежду на то, что церковный организм действительно неуничтожим, потому что в нём — Христос. Но помимо неуничтожимой составляющей есть мы — словно внешняя оболочка, явление внешнему миру Церкви здесь и сейчас. И когда мы начинаем на себя набирать множество всего, что чуждо Телу, что отягощает, затрудняет движение, вот это и есть начало «системы».
Церковь не погибнет, но могла бы сделать гораздо больше, принести больше пользы. Потому что у нас христиане порой существуют словно в параллельных мирах и не готовы общаться друг с другом. Я даже не говорю про конфессии или деноминации — внутри одной епархии есть священники, которые никогда друг другу руки не подают. Да и на каждом приходе найдутся люди, которые друг с другом не общаются, словно из разных миров.
— Соглашусь с вами. Нежелание христиан общаться — это действительно страшно…
— Самое страшное, чего боюсь я, — чтобы Церковь Христова не превратилась в некую нишевую группку для людей с определённым психотипом. Говорят, мол, не надо бояться за Церковь. Надо бояться. Потому что мы её часть и у нас свои болячки, с которыми мы каждый день соглашаемся, так что это уже становится похоже на двоемыслие, по Оруэлу.
Ещё раз хочу сказать: я не анархист. Я готов любить и уважать, готов подчиняться, слушать, исполнять, но тогда, когда я хотя бы понимаю, что происходит в церковном организме. И доверяю этому человеку, не идеализируя его и не осуждая зря.
— Что каждый из нас может сделать на своём месте, чтобы этого не произошло — чтобы Церковь не превратилась в нишу для ограниченного круга?
— Очень важно сейчас самому не потерять веру — ни в людей, ни в Бога, ни в Церковь как сообщество. Потому что, получается, ранят одно, а отражается это на другом.
Но надо признать, что сознательно или неосознанно мы все взяли на себя какую-то роль. Почему я говорю про ограниченный круг людей? Мы, люди Церкви, не нашли точек соприкосновения с нашим обществом, не донесли ему важную мысль — для чего, собственно, мы живём и зачем собираемся в храме. Чем мы живём и что для нас важно.
С другой стороны, мы не услышали общества — что ему нужно? Не надо угождать обществу, но давайте хотя бы выслушаем его. Ведь светский человек не понимает, почему мы не готовы адекватно реагировать на происходящее, а держимся устоявшейся ритуализированной формы и тех вещей, которые уже неоднократно менялись в церковном устройстве. Возвели в ранг догмата иерархическое подчинение, каноническую территорию, поминание патриарха, какое-то «триединство народов». Автокефалию обзываем страшным грехом или, наоборот, считаем её панацеей от всех внутрицерковных проблем.
Тогда как действительно важные вещи, которые составляют сердцевину нашей веры, мы просто обходим, нам это не интересно, мы не готовы этим поделиться, рассказать.
В принципе сейчас идёт суд общества над нами, над нашими деяниями и словами.
Суд, при котором затронуты не только явно виновные — я в том числе, но и, к сожалению, невиновные, поскольку в этот враждебный вихрь попадают и те, кто непосредственно к происходящему не имеет отношения.
Но жизнь продолжается. Пока мы мыслим, пока способны произнести молитву и можем общаться — как Христос сказал, «где двое или трое собраны во имя Моё», — мы и есть маленькая Церковь. Сохраняем веру в Господа.
Помните, ради чего мы пришли, каким был наш первый день в Церкви? Мы искали Христа и нашли Его. Не думаю, что кто-то специально приходил, чтобы стать частью системы, в которой он сможет кого-то унижать или обижать. Сама Церковь — это совсем про другое. Думаю, 99% приходящих в неё — имею в виду не проходящих мимо или выполняющих ритуалы со свечками, а тех, кто остаётся, — это люди, которые искренне шли ко Христу. А Он Свою Церковь никогда не оставляет без утешения.
