Одно из основных требований, которое чиновники сегодня выдвигают к УПЦ, — полный разрыв связей с Московской патриархией. Причины понятны: многие православные России, вместе со своим предстоятелем, поддержали войну против нашей страны.
Но «санкциям» в этой связи подверглись не только епископы РПЦ, но в некотором смысле и тысячи граждан Украины. Это верующие УПЦ, которая до Собора в 2022 году значилась самоуправляемой частью РПЦ.
На том Соборе мы «отмежевались» от МП. Но нежеланием епископов УПЦ окончательно и бесповоротно разорвать связь с МП украинская власть объясняет необходимость принять законопроект №8371, который СМИ трактуют как запрет деятельности УПЦ в Украине. В распоряжении редакции есть десятки свидетельств того, что верующих УПЦ называют «пособниками страны-агрессора», как и того, что сотни тысяч верных УПЦ поднялись на защиту своего дома — Украины.
Такая ситуация в истории нашей страны не впервые. Например, запорожские казаки воевали с турками, сами будучи при этом в юрисдикции Константинопольского патриарха. Об этом мы недавно рассказывали в одном из материалов нашего проекта.
Как государство, Церковь и общество находили общий язык в те времена — читайте в новом интервью.
Мы знаем, что анонимные спикеры вызывают меньше доверия, чем те, кто открыто называет своё имя. Но по уважительным причинам не можем называть имени сегодняшнего собеседника. В добропорядочности этого священника мы уверены, как и в его компетентности в обсуждаемых вопросах.
Ця стаття є українською мовою: Козаки не казали Константинопольському патріарху, що «турки хочуть мати тут свою агентуру»
Константинополь для казаков был некой абстракцией, которая не вызывала особого интереса
— В своём прошлом интервью вы рассказали, что уже не впервые украинцы встречаются на поле боя с единоверцами. Однако был в истории Украины и такой период, когда казаки воевали против Турции, сами будучи при этом верными Константинопольской Церкви.
Хочется подробнее рассмотреть ту ситуацию. Что именно тогда происходило?
— Действительно, был такой парадокс: в период примерно с начала XVI века и до Руины (это середина XVII века). Но на самом деле, нужно немного уточнить информацию.
Речь в данном случае идёт о запорожском казачестве — не о реестровом. И запорожское казачество себя довольно сильно абстрагировало от Константинополя. Для них единственным церковным авторитетом являлся Межигорский монастырь, откуда им присылали священников (причем казаки выбирали только тех, кого сами хотели). И поэтому далекий Константинополь для них часто был некой абстракцией, которая не вызывала к себе особого интереса.
Были случаи, когда, например, после присоединения Киевской Митрополии к Московскому Патриархату в 1686 году казаки перестали воспринимать киевского митрополита как авторитета. То есть сечевое казачество жило своими, довольно своеобразными, ценностями.
Нередко казаки вступали в альянс с теми же турками и татарами, в особенности во времена Руины. Казачество, в желании выжить, манипулировало: заключало союзы то с Россией, то с Польшей, то с Турцией, пытаясь найти такого соседа, который бы защитил от другого. Какие-то религиозные темы только мешали бы этим процессам — и их, похоже, просто игнорировали.
Есть ещё одно обстоятельство: иногда конфликты возникали у казаков сугубо с Крымским ханством, а оно не воспринималось как связанное с Константинопольским Патриархатом. Напротив, даже случались прецеденты вроде того, когда в 1494 году крымский хан Менгли Гирей, будучи в союзе с Московским царством, атаковал Украину (в том числе захватил Киев, ограбил храмы — и отправил царю Василию III в качестве трофея потир и дискос из Святой Софии). То есть именно Россия покровительствовала набегу Крымского ханства на украинские земли, которые на тот момент входили в состав Великого княжества Литовского.
В этом, к сожалению, заключается сложность судьбы нашей страны: мы постоянно находились внутри «шахматного поля», постоянно несколько разных политических сил вело здесь между собой борьбу. В период существования казачества это были католические Литва и Польша, православная Московия и исламский Юг (прежде всего Крымское ханство и Турция). И патриархи зачастую оказывались где-то на заднем плане в смысле своей значимости.
В то же время, когда Константинопольский патриарх в 1588 году приехал в Украину, его встречали с почётом. Так же встречали и патриарха Антиохийского, и Иерусалимского в 20-е годы XVII века: отношение было как к своему. То есть не возникало ассоциаций, что если кто-то приехал с мусульманской земли, то он враг. Все понимали, что Османская империя живёт по своим принципам, да, но Церковь внутри империи остаётся именно Церковью.
Случалось и так, что у Руси (в землях Украины, Молдавии) часто просили помощи и поддержки для тех, кто живёт на территории Стамбула, Александрии, Антиохии. На этих представителей духовенства смотрели как на несчастных, которые обижены мусульманской властью. И, разумеется, вряд ли кто-то говорил им: «Пусть ваши враги вам и помогают, раз вы с ними живёте и им подчиняетесь».
Хотя непосредственно церковное руководство в Османской империи не было «на периферии». Как пишет профессор А.П. Лебедев, не только Константинопольский патриарх, но и каждый епископ в Османской империи был членом дивана (местного горсовета). То есть епископат находился в более элитном положении, чем рядовое духовенство.
В то время умели разделять понятия
В целом же казачество воспринимало и Церковь в Константинополе, и Церковь в целой Османской империи (которая в то время включала в себя все четыре восточных Патриархата), скорее, как что-то хорошее, нежели плохое. Нередко эти Церкви даже брали на себя заботу о пастве в Украине, когда украинское православие разрушалось католиками.
В частности, Мелетий Пигас, патриарх Александрийский, брал покровительство над Украиной. Делал это и Никифор Кантакузин, поставленный Константинопольским патриархом в качестве экзарха Киевской Митрополии в период кризиса (когда митрополит Киевский Михаил Рогоза и многие епископы приняли унию с Римом). И все знали, что подобные назначения делаются ради спасения Церкви, а не для содействия туркам.
В то время умели разделять понятия: как наша православная земля помогала православному духовенству Османской империи, так и они нам помогали духовно — занимались переводами, открывали школы, возглавляли наши братства. Причём это делалось именно здесь, в Украине (говорю сейчас о той части страны, которая входила в состав Польско-Литовской унии). Была дружба, помощь, поддержка.
А вот кто воспринимал нас, православных, как врагов, — так это католики-поляки. Тот же Никифор Кантакузин был арестован и фактически заморен голодом как турецкий шпион. Дескать, епископы и даже патриархи якобы приезжали к нам специально по заданию турецкого султана, чтобы, так сказать, внести смуту, создать альтернативную церковь на территории Украины. Нет, чтобы все были униатами, все подчинялись Папе!
Поляки думали, что турки пытаются здесь всё «усложнить», создав внутрицерковный раскол.
То есть именно Польша, которая хотела порабощения православия, всем этим активно манипулировала. Константинопольский первоиерарх именно польским правительством воспринимался марионеткой турецкого султана, и любые попытки возрождения украинского православия, любые попытки его поддержки заканчивались травлей со стороны поляков, потому что «турки хотят иметь здесь свою агентуру».
Так продолжалось, пока в конце концов митрополия на территории Киевщины не перешла в состав Московского Патриархата. С тех пор поляки поменяли вектор поиска врага — православного видели уже не турецким шпионом, а, соответственно, российским. И небезосновательно: Екатерина II очень даже всерьёз отнеслась к тому, что на территории Польши есть православные (ведь это «даёт повод» потихоньку Польшу отвоёвывать). То есть дым был уже не без огня.
— Вы упомянули, что константинопольский епископат во времена Османской империи имел светские государственные должности.
Сейчас наличие у православного иерарха чиновничьего кресла воспринялось бы максимально негативно. А как дела обстояли в те времена?
— Действительно, Константинопольский патриарх имел в Османской империи титул миллет баши, согласно которому всё православное население империи подчинялось ему как внутреннему правителю.
И в это было, с одной стороны, удобно, потому что православными управлял не кто-то «с улицы», а глубоко церковный человек. Нынешнее положение Вселенского патриарха — в некотором смысле как раз отголосок той эпохи.
Но была и такая функция у патриарха в те времена: собирать налоги, держать в покорности население завоёванных народов — тогда как сейчас Церковь отделена государства (в идеале) и занимается исключительно своим делом. Если же Церковь лезет в политические игры, она в любом случае за это ответит, потому что всегда будут недовольные и обиженные. Всегда найдутся те, кто проецирует на Церковь свои политические взгляды и амбиции.
Во времена, о которых мы говорим, там, где заканчивалась Османская империя, заканчивалась и гражданская власть Константинопольского патриарха, оставалась только духовная. Но есть примеры, когда и от этой связи пытались «отгородиться».
Например, когда Вселенский патриарх в XVIII веке уничтожил Сербский Патриархат, сербы создали альтернативный, Карловацкий Патриархат — в Австрии, потому что туда уже Турция добраться не могла, и соответственно, там были свои политические игры. Для этих сербов призывы патриарха не бороться с турками, не восставать против них уже не имели значения. Наоборот, Карловацкий патриарх призывал сербов освобождать свою Родину, идти на Турцию, участвовать во всяческих восстаниях.
Черногория также организовала собственную автокефальную Церковь, чтобы не подчиняться Константинополю, и турки повлиять на черногорцев не могли, ведь те были свободными от османов. При этом митрополит Черногорский был главой государства и возглавлял освободительную войну против турок. Как бы он мог при этом быть пешкой в руках патриарха, который сам был в руках султана?
Не скажу, что такое главенство над Церковью и нацией в руках митрополитов Черногорских — нечто абсолютно правильное, но это действительно дало возможность не оставаться под властью Константинополя.
— Почему так же не поступили и наши казаки — не порвали все связи с патриархом страны-агресcора?
— А куда им было идти? Большинство православных патриархий находилось в границах Османской империи, и все ниточки сводились к миллет баши. Уходить было некуда. Единственной альтернативой оставалась Москва, а с Москвой, как вы знаете, в ходе истории отношения у нас складывались разные.
Единственным вариантом ухода оказался уход в унию, в католичество, и многие представители украинской шляхты так и сделали. Церковь же к этому особо не стремилась, понимая, что православные перед лицом опасности должны консолидироваться, а не искать причины для раздоров и расколов (а православие на территории Украины тогда как раз очень страдало).
К тому же, наверняка в поляках украинцы видели куда более серьёзного противника, чем в татарине (Крымское ханство до 1774 года было вассалом Османской Порты и часто вело войны с соседями именно по заданию хозяина, хотя и само было не прочь пограбить безо всяких указок из Стамбула). Татарин приходил-уходил и был, скорее, непрошеным гостем, нежели постоянным угнетателем.
Польские шляхтичи так же беспредельничали: грабили, убивали, но только уже прикрывались католическими идеями. Так что я бы не сказал, что Крымское ханство воспринималось главным источником зла.
Нельзя нарушать церковные каноны ради военной пропаганды. Война – это грех, убийство – это зло
— Как вёл себя, собственно, патриарх Константинопольский, когда его подданные из различных государств между собой воевали?
— Похоже, что особо не вмешивался.
Патриарх более активно проявлял себя до Османского завоевания, во времена Византийской империи, когда были войны между православными державами. При этом в Византии патриарх оставался исключительно первоиерархом, главой Церкви, у него не было светских должностей. И VIII новелла императора Юстиниана официально узаконила то, что Церковь не вмешивается в вопросы государства.
Безусловно, некоторые патриархи пытались присутствовать в политике, в том числе захватывать власть (тот же Иоанн Калека, например, или Михаил Авториан). Но это не являлось официальной позицией Церкви. Кстати говоря, патриархов, которые влезали не в свою систему, всегда свергали: ни один из влезших в политику предстоятелей не умер на патриаршем престоле.
Во времена же Османской империи запорожские казаки значились подданными польского короля, а не Константинопольского патриарха, поэтому с государственной точки зрения тот никак не мог на них повлиять. Да и в церковном отношении власть Константинополя в тот период была на украинской территории очень хлипкой, чтобы вообще как-то на кого-то влиять.
— Требовала ли польская власть от запорожцев навсегда порвать с Константинополем?
— Она всячески пыталась, да. Но нас всё устраивало в том положении дел, которое сложилось, — ведь это была наша вера. А политические подоплёки оставались где-то на заднем плане.
— Есть ли какие-то церковные каноны, которые сегодня могли бы расставить все точки над «і», и верующим УПЦ сегодня не пришлось бы жить с клеймом «вражеских агентов»?
— Вся проблема в том, что таких законов нет. Да и почти всякая война преподносится как справедливая.
Ни один патриарх прямо не предложит сотворить беззаконие или ограбить соседей. Напротив, политики, развязывающие войны, заявляют о благородстве, и в такие моменты Церковь может использоваться как некий оправдывающий рупор.
Раньше войны часто воспринимались как некая норма: когда греки шли на болгар, а те шли на сербов, то повсюду были патриархи и епископы, которые всё это поддерживали. У каждого присутствовала какая-то своя маленькая правда, и докопаться до того, чья правда правдивей, очень сложно.
Да, были и определённые рамки. Например, Юстиниан Второй, как и Никифор Фока, пытались создать такую реформу, согласно которой каждый убитый в сражении воин будет канонизирован. Это было нужно, чтобы мотивировать солдат идти на войну. Но есть правило Василия Великого, согласно которому убивший на войне на три года отлучается от Причастия. Для православного солдата это полная демотивация, потому что верующий человек вообще-то не очень хочет быть отлучённым от Причастия даже на неделю, не говоря уже о более длительном сроке.
Церковь в таком случае выступала против: нельзя нарушать церковные каноны ради военной пропаганды. Всё должно быть на своих местах: война – это грех, убийство – это зло. И поэтому любые заявления в стиле «люби своих врагов, ненавидь врагов отечества» — это совсем не какие-то церковные правила, а частные высказывания отдельных членов Церкви, они ни в коем случае не являются догматами. Ненависть, убийство никогда не могут выдаваться Церковью за добродетель.
Но в ранней Церкви на это всё смотрели по-другому. Например, в Византийской империи разделяли «хороших» и «плохих» врагов. Плохие враги — это язычники, а «хорошие» — православные. Считалось, что убить врага-язычника нормально, а вот православного — не очень, поэтому надо постараться сохранить такому врагу жизнь. Таким врагам, например, наносили увечья. Так поступил император Василий II Болгаробойца, когда ослепил тысячи болгар, взятых в плен.
По тому же принципу Константин Мономах в 1043 году ослепил русскую дружину. Но если для Константинополя подобное было устоявшейся нормой («мы всё-таки сохраняем врагу жизнь и таким образом проявляем гуманность»), то в молодой и едва воцерковившейся Руси считалось дикостью. Тогда, при Ярославе Мудром, из Киева за подобные вещи изгнали Константинопольского митрополита, и у нас случился разрыв с Константинопольской Церковью.
Так что иногда, если нет чётких церковных правил по какому-то вопросу, подключаются правила морали и гуманности.
Слишком тяжело Церковь созидается, чтобы её рвать из-за политики
— УПЦ сейчас просят «радикально порвать» с Московской патриархией. Наша Церковь говорит, что остались только духовные связи, но светские власти просят прекратить и их.
Отсюда два вопроса. Может, всё же следует поступить по примеру Ярослава Мудрого? И что это в принципе значит – порвать связь с какой-то конкретной патриархией, учитывая, что в мировом православии все Церкви едины?
— Вопрос серьёзный. Здесь и возникает парадокс: если мы с кем-то порвём отношения, то кем будем в глазах всех остальных?
Церковь, как говорил святой Мефодий Олимпийский, — это риза Христова, и соткана она из народов. Соответственно, если ты вырываешь кусок ткани, то начинает распускаться всё полотно. Думаю, безболезненно этот процесс пройти не может.
Так что, может быть, и правда, лучше не осуществлять каких-то внешних демаршей — по той причине, что это может привести к большому кризису как во всём Православии, так и внутри самой Украинской Православной Церкви. Когда отдельные приходы, монастыри, епископы начнут говорить, что «мы теперь не спасаемся, мы потеряли единство со Вселенской Церковью». Это может привести к страшному внутреннему расколу в Церкви.
Мне кажется, что именно поэтому наш Блаженнейший и не спешит принимать какие-то такие решения. Хочется сравнить ситуацию с ранением воина на поле битвы: в теле торчит стрела, да, но если её сейчас вынуть — просто истечёшь кровью.
Рвать с кем-то евхаристическое общение — это зло. Разрыв можно оформить чисто юридически: сказать патриарху, что так и так, мы не можем вас признавать своим главой по той причине, что это в сегодняшних условиях приводит к гибели нашей Церкви; пока вы стоите на своих позициях, мы не можем с вами состоять в каких-либо юридических отношениях.
Но рвать духовную связь… Как можно разорвать духовную связь? Это, получается, надо изгнать благодать Святого Духа?
— Какие ещё подобные примеры знает церковная история: когда государственная вражда пересекалась с религиозной жизнью и очень влияла на ситуацию?
— Если говорить о православии в целом, то один из самых ярких примеров — это святитель Николай Японский, который во время русско-японской войны молился за победу именно японского оружия, против собственных братьев по крови. Во всяком случае, на официальном уровне. Те же, кто знал святителя близко, говорили, что за закрытыми дверями он молился попросту о мире.
Японский император оценил позицию святителя — понял, что тот ведёт себя политкорректно, не смешивает церковное и национальное.
А вот в 1945 году ситуация была иная: митрополит Токийский Сергий был арестован японской полицией, брошен в тюрьму и подвергся пыткам уже как советский шпион. Возможно, когда государство претерпевает военное поражение, оно начинает повсюду искать врага, как человек, которому больно, пытается найти причину своей боли.
Можно ещё вспомнить Грузию: когда государство включили в состав Российской империи, церковь Грузии вошла в РПЦ. Следом мы видим, что как только отделяется государство, отделяется и Церковь.
Иногда отделение поместной Церкви от Церкви-матери помогало элементарно выжить, сохранить национальную Церковь. Например, когда Ктезифонский Католикосат отделился от греческой Церкви в конце V века, правители Персии — персы-зороастрийцы — перестали преследовать персов-христиан как «греческих шпионов».
Аналогично и с Церковью армянской. Разорвав отношения с Константинополем, армяне перестали восприниматься персами как греческие агенты, которые пропагандируют «греческий мир».
Впрочем, в обоих случаях упомянутые Церкви выпали за рамки Православной семьи Поместных Церквей.
То есть в истории бывали случаи, когда Церковью делались специальные политические шаги ради выживания — «чтобы на нас перестали смотреть как на врагов, мы пытаемся создать свою собственную Церковь, иногда даже за пределами евхаристического общения». Хотя, как по мне, повторюсь, это неправильный ход.
Нельзя жертвовать евхаристическим единством ради политических процессов. Слишком тяжело Церковь созидается, чтобы её рвать из-за политики.
— А если Церковь благословляет своих верных на жестокую войну?
— Для «развода» с такой Церковью нужен специальный юридический механизм, какое-то каноническое обоснование. Нельзя просто сказать: «Вы плохие, и мы больше с вами не общаемся».
При этом нужно учитывать, что обыватель по каждую сторону фронта видит ситуацию по-разному. Зачастую агрессоры и не осознавали всей отрицательности своих действий с точки зрения христианской морали.
Да, военные конфликты часто обосновывались тем, что цель оправдывает средства: «Сейчас плохо, погибают люди, но потом будет хорошо, когда все наконец-то станут правильными православными!» Жизнь показывает, что, конечно же, ничего подобного в результате войн не происходит. И если в конфликте задействованы представители одной и той же религиозной структуры, то руководство такой структуры постепенно будет восприниматься сторонами конфликта в разной полярности — в зависимости от того, чью сторону такое руководство (священноначалие) поддерживает, а кого объявляет врагами и призывает к усмирению.
Приведу пример. Когда в Соединённых Штатах во второй половине XVIII века началась война за независимость, Церковь в это время там была епископально-англиканской и возглавлял её английский король. Естественно, он приказал всем повстанцам сложить оружие и подчиниться его воле.
То есть в данном случае Церковь использовалась как инструмент. И что сделали американцы? Создали собственную Церковь — именно потому, что церковь Англии была смешана с государством и выполняла его задачи.
С другой стороны, если раньше Церковь реально влияла на умы людей, сегодня, я думаю, она не настолько влиятельна, чтобы вдохновить целую нацию на войну. Сказать, что именно из-за Церкви началась сегодняшняя война, будет неправдой.
Когда пытаешься оставаться прежде всего христианином, ты будешь плохим для всех
— Что из исторического опыта Православия в Украине может сегодня послужить подсказкой для УПЦ?
— Думаю, нужно искать золотую середину. Правда, это не самый комфортный путь: ты всегда в чьих-то глазах будешь виноват.
На ум приходит епископ Украинской Автономной Церкви Иосиф (Чернов), который окормлял Таганрог, когда тот ещё входил в состав Украины. Немецкие оккупанты многократно ему предлагали проповедовать, какой хороший Третий Рейх, а он хотел не вмешиваться в эту войну, несмотря ни на какие просьбы и угрозы.
11 ноября 1943 года его арестовали, в конце концов приговорили к смерти и должны были расстрелять. Но один немецкий надсмотрщик спрятал его в куче вещей, и когда немцы покинули Умань (где происходили эти события), его освободили. Это случилось 11 января 1944 года.
Уже в мае того же года он был арестован советскими спецслужбами как немецкий шпион и в результате больше десяти лет провёл в концлагерях. Реабилитирован только в 1954 году.
Как видим, человек старался не перегибать палку и в результате оказался сначала в немецкой тюрьме под угрозой расстрела, затем на десятилетие попал в советские лагеря.
Когда пытаешься оставаться прежде всего христианином, ты будешь плохим для всех, потому что все от тебя ждут чего-то большего. Либо призывай к войне, как это сегодня делается в России официально, либо разрывай любые отношения с РПЦ, потому что там «все враги», вплоть до ни в чём не повинных святых.
Если мы откажемся от срединного пути и выберем какую-то крайность, нам будет легче жить. Но насколько мы после этого останемся теми людьми, которыми себя называем — православными христианами?
Православие мешало жить многим режимам, потому что оно слишком принципиально. Наверное, поэтому мы в любой подобной острой ситуации обречены быть маргиналами.
Может быть, этим и объясняется сегодняшняя некая апатия нашего руководства. Потому что движение в любую сторону может привести либо к окончательной потере авторитета, либо же к потере возможности общаться с Богом, быть Церковью. Но отказываться от общения с Богом в обмен на спокойствие и сытость — не лучший путь.
Здесь, мне кажется, лучше всего — просто уходить от конфликта, пытаться показать, что мы ничего плохого не проповедуем; не провоцировать никого, не злить, не говорить ничего неразумного. Мы должны сохранить Церковь, паству и при этом остаться патриотами своей страны. Но для этого не обязательно рвать хитон Христов.
Бог — это любовь. Даже в концлагерях люди на Пасху исполнялись чувством утешения. Как страшно, если Церковь не сможет нести утешение в людские сердца! Ведь нельзя всю жизнь сидеть на адреналине ненависти, когда-то должно прийти умиротворение. Если Церковь не сможет его принести людям, она перестанет быть той солью, которой призвана быть, и люди попросту от неё отвернутся.
Иллюстрация: «Въезд Богдана Хмельницкого в Киев». 1912. Николай Ивасюк
