В начале боёв за Мариуполь в одном из домов Приморского района Михаил Малюга почувствовал безнадёжность. И попытался вскрыть себе вены. Но не пошло: кровь стала быстро сворачиваться. А в дверях очень кстати послышался окрик соседа.
Михаил решил, что это знак. Он поднялся на ноги — и решил жить. И пошёл помогать другим. Сегодня он в Запорожье, в одном из приютов для беженцев, и думает, куда и как идти дальше. Вот его история.
* * *
Я украинец всего на четверть, а на другие три четверти — караим, русский и грек. Но ощущаю себя абсолютным украинцем.
Не знаю почему.
Я правнук священника, новомученика Михаила Арнаутова. Он был замучен в мариупольском НКВД в 1938 году. Но православие не понимаю по двум причинам. Во-первых, в этой религии говорится, что мы рабы Божьи. Почему мы рабы?.. А во-вторых, мне непонятно, почему «всякая власть от Бога». Я мог уже несколько раз сменить конфессию на «удобную», стать мусульманином или греко-католиком… Но всегда помню, чей я правнук.
А двоюродный дед у меня — Виктор Михайлович Арнаутов, известный художник, монументалист с мировым именем. Интересная, в общем, семья.
Я родился в Запорожской области, но скоро оказался с мамой в Мариуполе, там мы и жили. Окончил школу №26, которую недавно на моих глазах разбомбили. До 2014 года ходил в море, был сварщиком, чинил пароходы. Два с половиной десятка лет был женат.
Нелады с семьёй начались в 2013 году: я приходил из рейса, а из всех трёх телевизоров по дому вещали Соловьёвы и Скабеевы.
Бороться с этим было бесполезно. Между мной и женой росло непонимание. И скажу откровенно, к этому времени любовь закончилась. Быть по отношению к человеку нечестным я не мог. И ценить её взгляды я тоже не мог. Поэтому из последнего контракта я приехал уже не домой. И жил в последние годы один. Сейчас моя бывшая супруга в Мариуполе, она дождалась «своих».
У меня две дочери. Даша вышла замуж за хорошего парня, сейчас он старший помощник капитана. А Полина встретила австрийца, который работал у нас в городе от серьёзной фирмы. Мы с дочерьми не были последние годы особо близки, близкой им была их мама. Сейчас они обе в Австрии.
В общем, жильё я оставил жене после развода. Бывшая одноклассница сдала мне квартиру на улице Черноморской, из неё я и уехал 13 апреля 2022 года. Сейчас эта квартира — разрушенная и сгоревшая.
Если честно, последнее время мне было очень не по себе.
В 2014 году я вышел на пенсию. Эпизодически работал: и сторожем, и дворником. У меня было много книг, я читал, слушал блогеров, занимался чем-то потихоньку. Где-то кому-то что-то помогу отремонтировать иногда… Но начинать и продолжать свой день кофе и сигаретами, потом выйти в магазин, что-то купить, пообедать и больше ничего — мне такой образ жизни абсолютно не подходил. Жилось легко и спокойно, но я ждал каких-то изменений, движения. И получил их 24 февраля по полной программе.
Я за полгода до войны уже что-то чувствовал и трижды пытался попасть в армию, а меня с улыбками прогоняли: «Дед, иди за внуками ухаживай». Что будет война, я окончательно понял, когда прочёл, что путинские войска подтягивают военные госпитали к линии разграничения. Это ведь вернейший признак, что войска там не для учений.
Беда в том, что я себе не представлял, как это — война, и абсолютно не был готов к тому, что начнутся мрак, ужас, кровь и слёзы. Не говоря уже о том, что у меня не было особых запасов.
Однажды меня настигло чувство, что всё закончилось.
В жизни я уже всё испытал и увидел: у меня были женщины, друзья, музыка, я пел в ансамбле, были хорошие места работы, было море, благодаря которому я увидел весь мир. Причём в море я был очень нужным и востребованным человеком, без обиняков. Дочерей вырастил…
И я подумал: зачем мне дальше быть в этом бедламе, в этой надвигающейся катастрофе? Помочь я никому ничем не смогу, защитить тоже никого не смогу. А больше всего я боюсь двух вещей: беспомощности и стать кому-то обузой.
Это было 28 февраля. Я взял нож и попытался вскрыть себе вены. Но перед этим благоразумно открыл двери в квартиру (они ещё тогда были целые), чтобы соседи нашли меня раньше, чем я превращусь в дурно пахнущее желе.
Но я не учёл, что у меня великолепная сворачиваемость крови. И к тому же, как-то «невовремя» сосед шёл мимо. А двери входные приоткрылись, видимо, от сквозняка, и сосед стал кричать: «Кому тут жарко?!» Пришлось встрепенуться, пойти успокаивать человека. Потом я вернулся в комнату и понял: очевидно, это знак. Продолжать «процедуру» нет смысла.
А дальше каким-то образом течение жизни затянуло меня в один несложный процесс.
Среди соседей был очень колоритный персонаж — трижды отсидевший уголовник.
Володя — человек с великолепным чувством юмора и большим жизненным опытом, который в перерыве между запоями умел развести костёр из пачки из-под сигарет, добыть щепочек и дров, да и в принципе умел всё.
Среди тех, кто не успел выехать в самом начале войны, в нашем подъезде осталось 8 жильцов. Но выяснилось, что, кроме меня и Володи-уголовника, никто больше особо не умел ни костер для приготовления еды разжечь (в Мариуполе с начала марта отсутствовали все коммуникации, включая газ. — Прим. ред.), ни дров нарубить, ни решётку найти и установить… Так что мы с Володей просыпались раньше всех, спускались во двор, разводили костёр, а часам к семи-восьми уже потихоньку соседи выходили со своими сковородками и кастрюльками: кто чай несёт, кто сахар, кто кашу.
Скучать было некогда, думать о вселенских вопросах тоже: нужно было приготовить костёр, потому что через час спустится 80-летняя путинистка бабушка Шура и будет просить возможности нагреть чаю. А потом нужно будет бабушку поднять на её второй этаж, потому что после инсульта она плохо ходит.
Вспоминал прадедушку Михаила тогда. Когда наступали красные, он прятал белых. Когда наступали белые, он прятал красных. Может, и во мне есть что-то от его характера.
Так я и втянулся в этот процесс. Костёр нужно было поддерживать целый день.
Где-то там стреляют, где-то что-то разрушают, но ничего никто не знает, потому что ни света, ни интернета, ни связи.
До Приморского района бои дошли далеко не сразу, так что первая фаза войны у нас была относительно спокойной.
Мы все могли собираться у костра с утра до вечера, больше-то делать было и нечего. Кто-то спал, кто-то читал, кто-то пытался побегать по району, половить хоть какую-то связь. Ещё первый месяц войны прошёл в поисках источников воды, потом в хождении за водой. В перерывах между поддержанием огня я ходил за ней на Зинцеву балку; иногда наведывался посмотреть, что там с квартирой дочери возле поликлиники водников.
Потом, когда началось уже плотное бомбометание, ходить куда-либо стало страшно. В начале апреля это всё приблизилось с двух сторон, уже и у нас стали падать конкретные бомбы, снаряды, мины. Откуда и как летит, определить было невозможно. Только когда появились самолёты, уже стало более-менее ясно — по гулу, который приближался с той или иной стороны. Три-четыре авиабомбы за сутки прилетало по нашей округе.
Я просыпался на самом-самом рассвете, когда солнышка почти не было, и ждал выстрела из пушки.
Почему-то каждое утро начиналось с выстрелов из пушки, в пять часов. С чьей стороны и куда стреляли, я не знаю по сей день. Но я страшно ждал отсутствия этого выстрела: казалось, что если пушка утром не выстрелит, значит, всё будет хорошо и постепенно всё прекратится. Но пушка стреляла каждый Божий день.
А тогда было ещё и очень холодно. Март — месяц, мягко говоря, не сильно тёплый, а так как окна к тому времени уже оказались без стёкол, а всех попыток закрыть их плёнкой хватало до следующего обстрела, то температура на улице и в квартире были одинаковыми: 3-5 градусов тепла. И сколько одеял на себя ни бросай, как ни одевайся, всё равно жутко холодно.
Все ждали тепла. Сначала, конечно, все ждали окончания бомбёжек. А потом, когда поняли, что закончат нескоро, «приземлились» и начали ждать тепла.
После выстрела из пушки начиналась дуэль. И под этим мы все жили. Было несколько случаев, когда хотелось плакать. И я понимал, что надо проплакаться, чтобы полегчало, но не мог, не получалось. Комок в горле, и всё.
Самое страшное — это когда среди ночи просыпаешься в своей одеяльно-ковровой берлоге и слышишь страшенный удар, и тут же у дома напротив осыпается фасад. Полностью. Со всеми балконами.
И даже после этого я ещё не был готов выйти, выехать, вырваться…
Но потом, в один момент, после одной из яростно шумных ночей, появилось чувство, что если мы сегодня не уйдём, то завтра погибнем.
У меня были соседи, муж и жена, мы немножко подружились, симпатичные ребята. И мы уже как-то поднимали вопрос, что нужно уходить. Я им сказал тогда: «Ребята, у меня ни копейки». А они мне: «Мы тебя вывезем!» И вот тем утром, когда я почувствовал, что скоро полный каюк, я выловил Андрея и говорю: «Андрюша, сегодня уходим. И не просто сегодня, а через час-полтора, собирайте свои чемоданы». Я видел их колебания. Им надо было твёрдо сказать: «Идём!» А то они бы там так и остались.
И мы пошли. К нам присоединилась ещё группа людей: пожилые, женщины с детьми, подростки… Всего шло 15 человек. И вот мы идём через эти завалы из поваленных деревьев, через грязь… Чересполосица…
Шли со своей Черноморской в 17-й микрорайон. Слышали, что эвакуационные автобусы на украинскую территорию уходят оттуда. Выезд в другую сторону абсолютно не рассматривался ни мной, ни моими попутчиками. Россия ни в коем случае после 2014 года не может быть для меня даже страной посещения, не говоря уже о том, чтобы там поселиться, жить-работать. Да и голос крови срабатывает, родная земля очень держит.
Был в этой дороге случай, после которого я себя зауважал.
Идём, а военные говорят: «Туда не ходите, там совсем опасно». А идти-то надо! Причём надо пройти как раз там, куда, говорят, нельзя. Мы вдоль забора гуськом выстроились, и одна женщина говорит: «Ну что, мужчины вперёд!» Я так немножко подождал… И мне было стыдно за это ожидание. Потом я всё-таки пошёл вперёд, и мы нормально прошли, всё обошлось.
Вышли сначала к мосту, который идёт по проспекту Мира, рядом с Куприна. Дальше дошли до красивой больницы в 17-м микрорайоне. И поселились там в каком-то детском садике неподалёку.
Уже позже я узнал, что в ночь после нашего с соседями ухода половины нашего подъезда физически не стало.
Три дня и две ночи мы жили в детском саду, пытались найти способ вырваться.
Искали перевозчиков, ходили опрашивали водителей, кто нас довезёт до Запорожья. На мне был поиск маршрута. Я нашёл автобус на Володарское, и мы уехали втроём с этой семейной парой, Андреем и его женой, все остальные уже кто куда, не знаю. Из Володарского таксист за 1000 гривен с человека довёз нас до Бердянска. Там мы просидели месяц, потому что буквально за день до нашего приезда почти прекратилось транспортное сообщение из-за боёв в Орехово и рядом.
Жили на базе отдыха, ели то, что сами покупали. Бердянск уже был в оккупации, поэтому мы старались меньше ходить по улицам. У моих попутчиков были деньги, и я им отдавал свою пенсию, так что средств нам относительно хватило. Нахлебником я не был, тем более что запросы мои совсем невелики.
Обращаться… А к кому обращаться? Однажды я увидел громадную толпу людей возле горисполкома, кто-то куда-то регистрировался, фильтрация что ли. В общем, мы отказались от варианта обращаться за помощью.
Мы ждали месяц, а потом я выцепил перевозчиков, которые за 250 долларов с человека вывозили в Запорожье.
Из Мариуполя, из тьмы на свет я вырывался к дочкам, но ударился о каменную стену. Они не захотели брать на себя заботы обо мне, хотя я не просил себя содержать и готов был работать и жить, где скажут волонтёры. Я просил просто подкормить меня первое время. Но дело-то не в этом. Так хотелось к ним! Тех знакомых дочка забрала в Голландию, тех в Бельгию… А я кто? Идиот? Изгой?
Мне стыдно рассказывать про это. И обычно мне говорят: «Ну ты же их так воспитал!» А я думаю: стоп. Если я 17 лет провёл в море, по графику 6 месяцев в рейсе, 2-3 месяца дома, то когда я их мог воспитывать? Я заботился о материальном благополучии. Да, у нас не было золотых унитазов, но качественная пища, одежда, техника, оплата обучения — пожалуйста.
Два месяца я уже здесь живу, снова в детском саду.
Это пункт для беженцев от центра «Каритас». Андрей с женой уехали на квартиру жить.
Сначала у меня была потребность уехать в Европу, звали знакомые, потом я почитал всякие-разные группы и понял, что мне там делать нечего. Чтобы там хоть как-то достойно жить, нужно работать. А чтобы получить разрешение на работу, нужно прождать 2-3 месяца в той же Австрии или Германии. Но я все эти страны видел. Зачем мне туда ехать? Я записался в Чехию на уборку яблок осенью. Чехия не так заморачивается с разрешениями на работу.
И ещё я думаю о больной, терзаемой Родине. Ну куда я уеду? Помните, как Кеннеди сказал? «Не думай о том, что Америка для тебя сделала. Думай, что ты сделал для Америки». Я сейчас эту фразу применяю к Украине. Но не знаю, что бы я мог сделать. Возможности-то мои ограничены.
Я не перестаю хотеть стать в ряды защитников, но не могу, мне 68 лет. Мне здесь предложили в саду дворником работать, но пока ещё не освободилась ставка, вроде как должна освободиться. Знакомая ездила в Ковель, я попросил её разузнать по поводу работы и жилья. И да, там неплохие шансы найти работу по специальности сварщика. Я вообще очень хороший профессиональный сварщик, так вам скажу. Потому что флот обучил всему. Но для переезда в Ковель нужно, чтобы выкристаллизовалось решение, а с некоторых пор я перестал скоропалительно срываться с места.
Вы слышите в моем голосе оптимизм. А я его особо не наблюдаю.
Но есть ещё силы. Родная земля поддерживает. И вера в то, что есть люди, которым я смогу помочь. Например, одна женщина из Ясиноватой.
В Ясиноватой страшные обстрелы. И будь немножечко другая ситуация, я бы, конечно, был рядом с ней. Но сейчас я бы приехал к ней нищим. Здесь я могу получить свою пенсию, хоть какие-то выплаты, а в так называемой ДНР я просто не смогу сам себя обеспечивать.
А эта женщина не может выехать, потому что у неё 85-летний отец. О том, чтобы его оставить, не может идти и речи. Они там живут так, что ракеты и снаряды над ними летают постоянно. Я конкретно за неё боюсь. И испытываю абсолютно ненавистное мне чувство бессилия. Надеяться в этой ситуации я могу только на реальное освобождение нашей страны от рашистов.
Я, в общем-то, рассматриваю вариант заново жениться.
Мы с этой женщиной из Ясиноватой переписываемся каждый день.
Мы пока что ни разу не виделись, но я надеюсь на встречу с ней.
* * *
ОТ РЕДАКЦИИ
Мы не просто так поставили именно это название, хоть оно и не отображает всей сути статьи. Но герой этой публикации удивил нас тем, что даже в страшнейших испытаниях ищет способы оставаться человеком. А в этой борьбе за человечность, считаем, никак не обойтись без помощи Божией и молитвенной поддержки святых, тем более близких нам.
Святые новомученики Мариупольские, молите Бога о нас!
