ОТ РЕДАКЦИИ. Это история одной из участниц нашего проекта. И сегодня, когда кажется, что околоцерковный мир трещит по швам, считаем важным вспомнить, зачем и как мы вообще когда-то пришли в Церковь.
***
Я была из первого поколения молодёжи, которая пришла в Церковь в начале 90-х, когда стало «можно», когда началось возрождение духовной жизни. Кому-то повезло попасть в среду, где их порыв поддержали, помогли сохранить веру, перейти к глубине любви после первой влюблённости. А кто-то столкнулся с неожиданными трудностями, которые им были не по возрасту — и не по духовной зрелости. И эти молодые люди ушли из Церкви надолго, возможно, навсегда.
Можно было бы отмахнуться от них — значит, «не по-настоящему» верили. Легко увлеклись — легко отвлеклись. Но не хочет ли Христос каждую душу спасти? И родители, чьи дети заявляют «не пойду больше в церковь», «не верю в Бога», разве не страдают?
Через полгода монастырской жизни я столкнулась со страстью, которая особо борет молодых монашествующих
Мама привела меня в церковь, когда мне было шесть лет. Мне очень понравилось в храме. Я искренне поверила в Бога. Прошло немного времени, и меня крестили. Помню, что сама очень хотела принять Крещение и грустила, что в воду «по-настоящему» меня не окунут — в начале 90-х, наверное, во всей Украине не нашлось бы крестильного бассейна. Погружали только младенцев, я опоздала на целых шесть или семь лет.
Помню, что сама молилась — хотелось молиться. В школе пряталась от других детей — засмеют. Увлечение духовностью ещё не вошло в моду. Стыдно быть верующей для девочки, я же не бабка какая-то — объясняла мне классная руководительница. Одноклассники как-то застукали меня, когда я перекрестилась, и дразнили.
В одном подъезде с нами, несколькими этажами выше, жил настоятель храма в женской обители. Мне очень нравилось в его монастыре и я попросила, чтобы летом мне разрешили оставаться на послушании. Меня принимали недели на две в году, однажды повезло провести в монастыре целый месяц.
К двенадцати годам я стала семейным борцом за чистоту веры: объясняла домашним, что Блаватская и Рерихи пишут чушь и что в гороскопы верить не стоит. В четырнадцать встретила «настоящего старца» (он уже много лет как почил — упокой, Господи, раба Своего). Как многие «прозорливые старцы», он умел вдохновить, зажечь последователей. Но также обладал всем комплексом невежества, недальновидности и всего того, что потом в Церкви назовут «младостарчеством» и призовут: «Не делайте так».
Для моих близких наступил момент, когда родители встают на тонкий лёд. Им нравится, что их ребёнок проявляет горение в вере. Нравится, как они выглядят в глазах других прихожан, чьи дети, возможно, вообще в церковь не ходят. Они уже примеряют на себя венец образцовых воспитателей.
Но нельзя забывать, что хочет — не значит может, стремится — не значит готов. Детская психика и психика подростков имеют возрастные ограничения. Как бы ни хотелось воспитать праведных, или талантливых, или умных — в общем, вундеркиндов в сфере наших увлечений, — дети остаются детьми. Ваш ребёнок может наделать глупостей, и расхлебывать эти проблемы потом и вам, и ему. Как говорится, спасибо, что живой.
Ошибки неофитов уже описаны достаточно подробно. Нет смысла их перечислять снова. Спустя много лет духовной жизни, взлётов и падений, и самого страшного — вязкого болота, когда не происходит ничего и ничего не хочется, — я нашла для себя формулу: «Идти нужно с той скоростью, с которой можешь в любых обстоятельствах, а не только когда бежишь навстречу Возлюбленному».
Но тогда у меня не было этого опыта. У меня кружилась голова, мне хотелось подвигов и свершений. Я бросилась в водоворот духовной жизни.
Бросила школу, в которой училась на отлично и готовилась получить золотую медаль. Пришла в монастырь. Через полгода монастырской жизни я столкнулась со страстью, которая особо борет молодых монашествующих, как писал преподобный Серафим Саровский, — скукой. В новой обстановке, преодолевая трудности и адаптацию, ум достаточно занят. А потом начинается невыносимое, что ни в одной «исповеди бывшей послушницы» я ещё не встречала, зато подробно описывается в патериках.
В отсутствии привычного «экшена» ум приходит в беспокойство, мечется, не зная, чем себя развлечь. Из-за этого насельники монастырей ходят друг к другу в гости, болтают, сплетничают, дружат против кого-то, обсуждают политическую обстановку, пингвинов в Антарктиде и стонут, что нет уже духовного окормления. У кого «в миру» остались родственники, надоедают родственникам.
Именно это, мне кажется, самое разрушительное в начале монашеского пути. А не то, что приходится много работать или терпеть чьи-то замечания. В миру тоже люди много работают и много терпят друг от друга. Но также в миру много суеты, много предметов и событий, на которые можно отвлечься.
В монастырь же и уходят за спокойствием и тишиной. И именно эта тишина становится очень мучительной с непривычки. Но не надолго — через несколько лет ум успокоится и станет очень светло и радостно, нужно только подождать. Нужна первая маленькая победа в большой битве со своими страстями.
Именно в этой битве особенно тяжело детям. «В каждом маленьком ребёнке — и мальчишке, и девчонке — есть по двести грамм взрывчатки или даже полкило…» И об этом же предупреждает преподобный Серафим Саровский, не советуя молодым людям переходить к созерцательной жизни, а заниматься жизнью деятельной. «Мы так много работаем, монахи должны молиться», — часто слышала я от сестёр и сама думала так же. Но для молитвы ум должен успокоиться, а пока этого нет, нужно заниматься чем-то полезным.
А ещё я каталась на санках с холма. Я громко смеялась. Я бегала, а нужно было ходить медленно и скромно. Я была нормальным подростком, не готовым к монастырской жизни. Начальствующие благословили меня Почаевской иконой Божьей Матери и попросили уйти из обители.
Я ушла — без сожалений, потому что сил терпеть уже не было ни у кого. Ни у матушек — активного ребёнка. Ни у ребёнка — суровых матушек. И это совершенно нормально. Не все подвиги нужно скрипя зубами нести, иногда лучше честно себе признаться, что не получается, и вернуться в других обстоятельствах или вообще оставить неполезную затею.
Но близкие к моему «отступничеству» отнеслись как предательству. «Благодатный старец» отказался со мной общаться, ведь в монастырь я уходила по его благословению. А теперь «ослушалась», и наказать меня нужно было подчёркнутым игнорированием. Для меня это было очень травматично, ведь к духовному родителю относятся серьёзнее, чем к родным отцу и матери.
Мне было тяжело переживать неудачу в монастырской жизни. Пришлось вернуться в школу, потеряв целый год в учёбе. Это было сложно, я привыкла быть отличницей, а теперь всё забыла и некоторые предметы еле тянула на хороший и средний балл. Одноклассники устроили мне травлю, потому что я вела себя странно. Не могу их осуждать — я действительно вела себя странно, дезадаптированно.
Я была совершенно одинока.
Мама не могла понять, как её чистое богобоязненное дитя превращается в такое…
Скоро у меня появились друзья, обычные ребята с неформальской тусовки. У них я нашла то душевное тепло, принятие и поддержку, в которых так нуждалась. Дома и в церкви меня ругали, пытались исправить, вернуть под контроль. Мои прикиды, музыка, которую я слушала, вызывали у мамы ужас. Она не могла понять, как её чистое богобоязненное дитя превращается в такое…
Она не стеснялась в выражениях, расписывая пороки моих друзей. «Собачья площадка» — назвала как-то она мою компанию. Под любым предлогом она пыталась не выпустить меня из дома, чтобы я не виделась с «этими». Но это были единственные люди, которые любили меня такой, какой я была. Патлатые неформалы в кожаных куртках.
Время от времени мама, чтобы «привести меня в чувство», устраивала мне встряски, но эффект от них был противоположный тому, на который она рассчитывала. «Тебя излупят плётками, и ты залюбишь меня как миленькая», — в фильме «Про Красную Шапочку» это звучит смешно, и сразу понятно, что в жизни не работает.
Если бы в то время в церкви нашёлся хоть один человек, который поговорил бы со мной по душам, выяснил, что меня беспокоит, постарался помочь… Но в борьбе мы крепчаем, а борьбы у меня было больше, чем хотелось бы.
Так, незаметно, благими намерениями близких меня вытеснили по другую сторону духовного фронта, противопоставив мне Бога и Церковь. Ведь мои естественные, пока ещё не греховные, желания молодой девушки — нарядно одеться или встретиться с друзьями — оказались в представлении моих близких богоборческими.
Родители, не делайте так. Если для матери другой жизни, кроме её ребёнка, не было, его взросление будет драмой, проблемой, которую нужно решать со специалистами — психологом, социальным педагогом, духовником матери. Но пытаться сохранить контроль над ребёнком любой ценой, вовлекая в семейный конфликт Бога и Церковь, не нужно. Ребенок всё равно уйдёт, если это здоровый ребёнок. И слава Богу — спросите у матерей больных детей.
Но если вы взяли в союзники Бога и Церковь, присвоили себе право выступать от их имени, ребёнок оставит не только вас, но и Церковь, и Бога. И что вы лично Христу потом скажете на Страшном Суде? Я рвалась к Небесам, как в очереди к дефициту в советском магазине, и столкнула в ад ближнего? Я боялась остаться одна, потому что не верю Тебе, Всеблагой Господь, заботящийся о всех созданиях, кроме меня, и придирками доводила своих детей так, что не только ко мне, но и к Тебе и Церкви Твоей они потеряли доверие?..
К двадцати годам я всё больше теряла веру. С друзьями мы хвастались друг другу, кто больше проступков совершит, кто ловчее отморозит уши назло бабушке. И как описано в книге «Приключения Тома Сойера», ждали с опасением, поразит ли нас специальная молния с небес. Не поражала — и мы успокаивались: «Значит, нет никого».
Мы пытались эмансипироваться, освободиться от чрезмерного давления родителей, но действовали деструктивно. Судьба некоторых предсказуемо сложилась трагически: кто-то спился, кто-то сторчался, кто-то оказался в тюрьме. Не Бог нас наказывал, но некоторые поступки действительно приводят к неприятным последствиям, и Церковь справедливо призывает не совершать их.
В это время я попала на первые «молодёжки» в Ионинский монастырь. Там же встретила своего духовного отца, который очень заботился обо мне и пытался помочь. Но Церковь уже слилась для меня в одно пятно, враждебное мне только за то, что я есть на свете. «Не стойте и не прыгайте, не пойте, не пляшите…» Я продержалась ещё пару лет — только ради Ионинского, где наконец-то встретила тёплое отношение, и — ушла.
Иногда, заходя в ботсад, я подходила к монастырю и издалека смотрела на монашеский корпус, вспоминая беседы с наставником. Я боялась встречи с батюшкой — что скажу ему, если он спросит, как я живу? Ничем же не порадую. И как Адам в кустах скрывался от Бога, я уходила в заросли магнолии.
«Я боюсь, что ты воспитаешь его врагом Христа»
У меня родился сын, и моя мама яростно принялась его воцерковлять. Я высказала своё несогласие, мне хотелось, чтобы он подрос и сам сделал свой выбор. Она плакала: «Я боюсь, что ты воспитаешь его врагом Христа».
Я отошла в сторону. Отдала его в православный класс. Позволяла бабушке водить его на службы, на воскресную школу. Он проводил с ней много времени, порой больше, чем со своими родителями. В итоге настал день, когда я хотела забрать сына на выходные, потому что очень соскучилась. Всю неделю он был занят с бабушкой учёбой во всех возможных кружках. Но на выходных они с воскресной школой должны были участвовать в праздничном спектакле. Потому я должна была ещё подождать, пока бабушка разрешит его забрать. Но у меня уже не было сил терпеть. В конце концов это мой ребёнок, я его законный представитель, и ответственность за его воспитание лежит на мне, и с последствиями иметь дело мне.
И я поехала его забирать, предупредив маму. Я знала, что она дома, звонила, стучала, но дверь мне не открыли. Страшные мысли лезли в голову. «Мало церковникам, что жизнь мне испортили, ещё и ребёнка хотят забрать», — думала я.
Сыну было лет шесть, скрыться с малышом можно в любом монастыре подальше от столицы. Наврёт, что дочь-сатанистка их преследует за веру православную, ей охотно поверят, и что я сделаю? У ребёнка паспорта нет, он и объяснить толком не сможет, что происходит. Какое он там воспитание получит, без школы, без профессии, а главное — без отца, в окружении взбалмошных женщин?
Мне и мужу пришлось буквально выбивать дверь в квартиру мамы, где она заперлась с внуком. Когда удалось проникнуть внутрь, я бросилась в комнату, где был мой сын, но по пути меня схватила за руки мама с классическим: «Не пущу!». И что делать — не драться же с матерью. Пришлось вмешаться мужу и переставить её в сторону.
Я вернулась с полуодетым сонным ребёнком домой. Все иконы, крестики, Библию, духовную литературу мы из квартиры вынесли. Никакого православия в нашем доме — решили на семейном совете. Хорошее дело к такому ужасу не приводит.
Мама в это время обошла всех знакомых, жалуясь на непочтительную дочь, но поддержки не нашла и ушла в монастырь. Однажды обмолвилась: «Я говорила с батюшкой N о тебе, что ты в церковь не ходишь, в Бога не веришь, а он мне говорит: “Да отстаньте уже от неё, у неё свой путь, её Господь ведёт”». Я удивилась. Оказалось, что Церковь и моя мама не заодно. Это было важным пониманием, но запоздалым. Мне казалось, что я уже не вернусь.
Я начала изучать восточную философию, стала буддистом и снова пережила то воодушевление, которое было во время моего воцерковления. С тем же «синдромом неофита», который я, как взрослый человек, уже могла более трезво оценивать.
Как-то раз одна буддийская монахиня, выслушав мои жалобы на Православную Церковь, сказала: «У нас тебя ждёт то же самое. Знаешь, почему? Потому что это ты так мыслишь». Я обиделась, что мои страдания обесценили. Но прошло несколько лет и я столкнулась с очень похожими трудностями, которые не смогла преодолеть в детстве и юности.
Как оказалось, везде люди. И благое везде, и люди стремятся к благому. И злое везде, и будет досаждать нам. И проповеди везде, только буддийские приходилось слушать через двух переводчиков. И храмы везде, только буддийские очень далеко, через океан, через несколько границ. И духовные наставники везде, и есть те, кто запутался и ошибается, а есть очень достойные, примеру которых хочется подражать. А самый близкий — среди магнолий, и он всегда был готов меня выслушать, и для встречи не нужны были загранпаспорта и визы.
Именно тогда я почувствовала, как же хочется в церковь, свою родную церковь с её специальным языком богослужения, церковно-славянским, с её запахом ладана, суровыми бабушками, бородатыми батюшками, очень важными мужами и смиренными (но это неточно) женами, и неповторимой иконописью храмов.
Но как вернуться после всего, что между нами было?
«Если Ты есть, давай закончим этот фарс»
У меня родилась дочка. И через год после её рождения я оказалась близка к смерти. Внезапно из-за скрытого воспалительного процесса в брюшной полости начался перитонит. Врачи боролись за мою жизнь. «Я видел твоего профессора, когда он вышел с операции, — делился муж. — На нём лица не было, он еле двигался от усталости».
У меня держалась высокая температура и были сильные боли. Я была нервной и придиралась к медсёстрам — как медик, я очень остро воспринимала их недочёты. Медсёстры понимали моё состояние и проявляли снисхождение и мягкость. И я беспокоилась за дочку. Если я сейчас умру, какой будет её жизнь?
Своей смерти я не боялась. Я очень устала — экзистенциально, бытие мне казалось бессмысленным. И это чувство бессмысленности обострилось на краю смерти. Мы живём, чего-то желаем, к чему-то стремимся, но в любой момент, абсолютно внезапно, можем потерять всё. Зачем же дёргаться?
«Если Ты есть, давай закончим этот фарс», — обратилась я к Создателю. Ведь не иначе Он создал меня, чтобы посмеяться над моими попытками поиска и, столкнув в пропасть, привести к смерти, а потом вечно зажаривать в аду. Если Автор этого мира таков, то противиться Ему — святая обязанность каждого порядочного человека.
Но Небеса не откликались. «Значит, нет никого», — успокоилась я.
От размышлений меня отвлёк муж. Он пришёл меня проведать и по пути разговорился с буфетчицей. Она рассказала, что в медицинском центре, где я находилась, действует «окно жизни». Благодаря ему многие новорождённые подкидыши выживают, потому что специалисты могут быстро оказать им помощь. И таких детей много, и сотрудники медицинского центра беспокоятся, чтобы найти им семьи.
Бедные малыши, которых, возможно, никогда не возьмёт на руки «их собственный» взрослый, пусть даже приёмный. Меня так взволновали мысли о них, что я расплакалась. Я борюсь за жизнь, терпя очень болезненные процедуры, чтобы не оставить дочку без матери. А какие-то матери были вынуждены оставить своих детей. Как матерям с этим жить? Что будет с этими крохами?
Я так хотела им помочь, но не знала как. Врачи не были уверены, что я выживу. Моё сердце наполнила любовь. В пространстве разлилась благодать, как в храме. И сама собой полилась безмолвная молитва.
Кому я молилась? Тому, Кто движет врачом, который борется за жизнь, едва стоя на ногах. Тому, Кто помогает уставшим медсёстрам терпеть капризы больных. Тому, Кто не даёт буфетчицам быть равнодушными, и те ищут семьи для подкидышей. Тому, Кто надоумил создать «окна жизни», чтобы детей не бросали просто так. Тому, Кто побуждает матерей дать малышу шанс выжить, даже если они сами находятся в тяжёлых условиях.
Тому, Кто в сердце каждого человека. Кто всегда был рядом и не был ничем кроме Любви. Тому, Кого я не видела прямо перед собой. Кто готов забрать меня, раз мне так плохо здесь. Тому, Кого я уже не могу оставить. Я не могу оставить Его здесь одного. Ведь без нас у Него нет рук.
***
Я поняла, зачем мне жить. Прошло немного времени, и я вернулась в Церковь. Я не смотрела на тех, кто ошибается, — мне были интересны те, кто занят делом. Я была рада, что мой духовный отец много трудится, чтобы сделать этот мир лучше. И что его окружают такие же люди. И хотелось просто быть рядом с ними.
Я знала, что у меня получится не всё и не сразу. И у всех получится не всё и не сразу. Но мы все будем искренне стараться становиться лучше и делать так, чтобы другим было лучше. И будем прощать себе и другим ошибки и недочёты. И вместе мы — Церковь. И нам поможет Господь, ведь Он Сам вдохновил нас стремиться к благу, Он есть сердце всего блага.
Я надеюсь, что мой опыт поможет другим уберечься от ошибок. Как ошибок родителей, так и ошибок детей. Человеческая жизнь так хрупка и так мало времени на самом деле мы можем провести с близкими. Как печально тратить это время на конфликты. И ещё печальнее, что разлад близких людей противен Богу, противоположен Любви.
