Только этого ещё не хватало! Украинцы вынуждены бежать из родной страны, чтобы не стать жертвами ракетного удара или злой воли оккупантов. Но на границах, оказывается, тоже не всё гладко. Например, если ты вынужденно оказался на территории России, то, пока доберёшься до безопасного места в Европе, порой нужно пройти огонь, воду и медные трубы.
Недавно мы столкнулись с тем, что на российско-европейских границах беженцы из Украины стоят в колоссальных очередях. С нами связалась волонтёр из Москвы, которая вместе с единомышленниками помогает украинцам, вынужденным покинуть дом из-за вторжения России 24 февраля. Мы попросили женщину рассказать об этом.
Волонтёры-россияне, которые нам написали, не поддерживают войну и потому работают не на виду. Их организация, по соображениям безопасности, не имеет даже названия, а информация о ней передаётся между беженцами по сарафанному радио. За осуждение войны и помощь украинцам нашей собеседнице в России может грозить тюрьма. Поэтому мы не раскрываем её имени.
В очередях были смерти и попытка суицида
Из письма в редакцию: «На обоих КПП очереди по 3-7 суток, сотни человек. Спят на земле, у многих нет денег, закончилась еда. На Куничиной Горе больше 200 (сегодня ещё один автобус приехал). На Шумилкино, мне кажется, уже больше 1000.
Вчера в очереди умерла бабушка 80-летняя, сегодня ещё одна женщина умерла. Ещё одной бабушке стало плохо ночью, приехала скорая, сначала забрали, потом обратно привезли…
А российские таможенники не то что не пропускают, но очень-очень медленно всё делают. И такое впечатление, что издеваются. Вчера на Шумилкино вышел таможенник, сказал: “Что вы здесь намусорили?! Пока не уберёте, не буду пропускать”…»
— Можешь рассказать подробнее о том, что приходится переживать нашим людям?
— У нас постоянные проблемы на границах с Латвией и Эстонией. Часть из этих проблем объективны, часть нет. Например, есть такой пограничный пункт — Бурачки. И очереди там всегда, потому что это популярное направление.
Но в августе вдруг резко начали вырастать очереди на других КПП (за исключением Ивангорода). Люди уже и там проходили границу по 18-20 часов. Мы тогда выяснили, что это было следствие задержек со стороны Прибалтики. Нам это подтвердили кулуарно: ребята, мол, русские не могут вас (беженцев и волонтёров, которые их сопровождают. — Прим. Ред.) пропустить быстро, потому что занята нейтральная полоса. А она занята, потому что латыши пропускают медленно. Волонтёры тогда начинали поднимать шум, и дело нормализовалось.
А после 21 сентября (день, когда в России была объявлена мобилизация. — Прим. Ред.) случилось другое. Уже и российские пограничники стали медленно пропускать украинцев. Там, где раньше проходило 50 человек в час, стали пропускать от силы 3-5. И на границах начали скапливаться многосотенные очереди. У меня было однажды, что люди проходили эстонскую границу в Нарве 2,5 суток, и всё это время под дождём на улице.
В таких очередях случались смерти пожилых людей, была даже попытка суицида. Если бы волонтёры не подняли вой, не начали трубить журналистам про ситуацию, люди бы так и продолжали стоять на границе сутками.
На границе Ивангород—Нарва (Россия — Эстония. — Прим. Ред.) очень часто украинцев разворачивают, то есть отказывают во въезде; почему-то именно там. У европейских пограничников возникает вопрос: это, грубо говоря, «настоящий беженец» или «ненастоящий».
Представь, человек провёл сутки на границе, это ведь тот ещё стресс. Доходит наконец до пограничника, и тот задаёт вопрос о цели визита. А человек вместо того,чтобы сказать «Я военный беженец», говорит: «Я еду к маме в Германию». То, что сама эта мама беженка, что у них сгорел дом — уже не играет роли, потому что человек сказал, что едет к маме. Но если в ком-то из беженцев засомневались и потому развернули, это незаконно.
— Почему?
— Есть такие понятия, как временная защита и международная защита. Все без исключения граждане Украины, которые на момент 24 февраля 2022 года находились в Украине, имеют право на временную защиту. А те, кто на тот момент были за пределами своей страны, должны получить международную защиту. Эти нормы непреложны. Всё, что является их частной интерпретацией пограничниками, — беспредел. Определить, находился ли человек на момент 24 февраля в Украине, в условиях КПП невозможно. Если кто-то заявляет себя беженцем, его можно только оформить и пропустить дальше как беженца. Отказать человеку в убежище нельзя.
Мы всё равно протаскиваем людей, которым отказали во въезде в ЕС. Если беженец сделает всё так, как мы ему советуем, он пересечёт границу абсолютно легально. Пограничники, отказывая беженцу во въезде, нарушают закон, и мы опираемся на это.
Даже ничего не нарушая, я боюсь милицейского «уазика»
— Российские пограничники тоже вставляют палки в колёса?
— Допросы беженцев на границе ведутся совершенно по-разному, в том числе и жёстко, и провокативно, и унизительно, и иногда абьюзивно. Так бывает не всегда, но бывает. Россияне тянут время, запугивают, а после 21 числа были пару раз предложения вписаться в мобилизацию. Но не разворачивают.
На границе с Финляндией было впечатление, что российские пограничники пытались поскорее пропустить тех, кто уезжал от мобилизации. Мол, украинцев пропустят и так, а вот россиянам надо успеть выехать. Но это только моё допущение. На границах было всё: и хамское отношение, и вежливое, и помощь, и троллинг, поэтому по этой ситуации я могу только предполагать.
— Было, говоришь, всякое со стороны России? Расскажи детальнее.
— Есть две причины, почему не хочу подробно рассказывать про ситуацию с российскими пограничниками.
Во-первых, я могу как-то изменить то, что делают европейцы, а вот на действия своих сограждан повлиять у меня не получается. Когда мы с коллегами разговариваем с европейской прессой о вещах, которые идут не так, то европейцы на это реагируют. Они нас слышат. Подключается местная пресса, идут конструктивные диалоги с уполномоченными представителями их власти. Это та история, когда государство подотчётно обществу и права граждан защищены.
А наших я не трогаю, потому что страшно даже спросить, почему они проводят, например, повторную фильтрацию и какое имеют на это право. Если я задам эти вопросы, то получу не разбор ситуации, а агрессию в свою сторону.
Сегодня ситуация в России такова, что подобными словами я, скорее всего, наговариваю себе на какую-то статью. И даже неизвестно, на какую. Напиши, если можешь, вот что: ощущение возможности таких последствий парализует. И страшно не столько то, что меня, например, посадят. Намного хуже то, что я по сути не знаю, нарушаю ли что-то с их точки зрения или нет.
Для меня всё это — Оруэлл, его книга «1984»: происходящее в нашей стране очень похоже на то, что там описано. Даже ничего не нарушая, я боюсь каждого проезжающего милицейского «уазика».
Пограничники обязаны придумать способ не разлучать вас с котом
— Дай, пожалуйста, базовую инструкцию украинскому беженцу, который вынужден добираться до Европы через Россию.
— Для прохождения границ нужно, во-первых, иметь с собой запас еды и воды, как минимум, на сутки. Иметь с собой сердечные, жаропонижающие, противосудорожные препараты, а также таблетки от давления.
Нужно быть спокойным, как слон. Не реагировать на то, что говорят пограничники, будь то российские или европейские. Когда речь идёт о европейских пограничниках, нужно помнить две основные вещи: вы имеете право на защиту. Сколько вы пробыли в России после выезда из Украины, оставаясь здесь у родственников, например, или на лечении, тоже не важно. Основная цель вашей поездки в Европу — получить временную или международную защиту. Не «посетить бабушку», не «работать», а именно получить защиту.
Самое главное — помнить вот что: никакое делопроизводство на границе не ведётся. Никто вас не развернёт, если вы не развернётесь сами. Если вас просят бросить любимого кота, чтобы пройти границу, то нет: пограничники обязаны придумать способ не разлучать вас с котом. Например, найти для него временный приют, из которого вы сможете позже его забрать.
— Как вести себя с пограничниками-россиянами?
— Спокойно. Не надо лезть в дискуссии, кому-то что-то доказывать. Нужно просто последовательно отстаивать свои интересы, при этом максимально нейтрально себя вести. Если будут провокации — не ведёмся. Не даём никаких бурных реакций. Вы пережили такое, что тем, кто вас провоцирует, и не снилось. Поэтому нужно просто вести себя ровно, как бы ни хотелось сказать что-то эдакое.
— Расскажи немного о вас. Что у вас за организация?
— У нас нет организации: ни юрлица, ни начальников. Это просто волонтёрская инициатива помощи украинским беженцам. Мы никак не называем себя в публичном пространстве, нигде себя не рекламируем, и это помогает нам в принципе существовать и как-то действовать.
Те, кто помогает открыто, как правило, войну поддерживают (но есть и такие люди, которые, чтобы иметь возможность проникнуть туда, куда мы проникнуть не можем, надели маски. То есть они против войны — но говорят, что за). Мы же занимаем вполне чёткую позицию. Но в первую очередь хотим помогать, поэтому не особо высовываемся.
Нас не очень много. Ядро — несколько сотен человек. Есть люди вроде меня, которые вовлечены 24/7. А есть те, кто задействованы не круглосуточно, но тем не менее принимает беженцев, возит их, находит людям одежду и так далее. Мы же оказываем украинцам самую разную помощь, кто-то один раз подключился, кто-то пять, кто-то постоянно в процессе.
— Как к вам попадают люди, которые нуждаются в помощи?
— Присылают заявки в специальный чат. Если вы украинский беженец в России и вам нужна помощь, нужно написать нам в Телеграм-бот. Информацию о нас многие передают из рук в руки. Представительства украинские к нам направляют, европейцы тоже. Сами беженцы рассказывают друг другу о нас.
— Опасные люди, из твоих сограждан, к вам в чат стучались?
— Все стучались. Конечно, о нас знают. Поэтому мы просто концентрируемся на помощи и не сильно выпячиваем свою антивоенную позицию.
— Какой круг задач именно у тебя?
— Определённого круга задач нет. Я помогаю людям выехать из России за границу и делаю всё, что может потребоваться для выезда. Могу встречать на вокзалах, возить, селить, покупать еду, не считая всех организационных моментов: документы, КПП, лечение… Часто приходится организовывать размещение в больнице. Но были и похороны, и свадьбы, и крестины. Базово я занимаюсь тяжёлыми случаями.
— Тем украинцам, кто оказался в России идейно, ты тоже помогаешь?
— Мне это даётся тяжело, но таким помогаю тоже. А ещё большинство тех, кто к нам приехал идейно, побыв здесь, немножечко с идеями этими расстаются.
Но чаще всего дело не в идеях: люди бегут в Россию, потому что думают, что здесь им будет легче. Здесь язык, который они понимают, а значит, больше шансов найти работу. И опять же, у среднестатистического украинца в России есть родственники или знакомые. Но легче им не будет.
И да, я очень линейна в том, что делаю. Моя работа — вывозить людей. Я не оцениваю их мотивы, не пропускаю их истории через себя. Конечно, есть и те, с кем складываются взаимоотношения, ведь я вывезла много народу.
— Сколько?
— Сложно сказать, около 700 человек.
Смотри, зачастую нельзя понять, что лежит в основе поступков человека. К тому же люди здесь в состоянии стресса, в травмирующей ситуации, и они защищаются как могут. Некоторые что делают: вешают георгиевские ленточки, как оберег, чтобы к ним не приставали. Вот просто чтобы менты не докапывались, чтобы на таможне быстрее пропустили. Люди правда считают, что георгиевская ленточка и невнятно сформулированная позиция касательно текущей войны — это защита от тех, кто имеет над ними власть. Они просто пытаются спастись.
— Этот метод работает?
— Нет. Но люди пытаются найти хоть что-то, чтобы себя защитить.
У вас, украинцев, есть внутреннее ощущение правды. У нас его нет
— Расскажи пару слов о себе.
— Мне 53 года. Я живу в Москве. У меня есть ребенок-инвалид. Есть несколько высших образований и МВА. Говорю на нескольких иностранных языках и раньше работала в медицине.
— Как для тебя началась эта война?
— Когда бабахнуло 24 февраля, я не понимала, что происходит. Перед этим у меня был достаточно тяжёлый период в жизни, и я не следила за новостями. Более того — и это моя огромная боль, — когда случился Крым, я тоже не поняла, что произошло. Занималась работой. Из-за Крыма на работе случились большие проблемы, и тем не менее тогда не хватило ума понять, что это было. Заняла позицию «моя хата скраю». Говорю как есть. Я достаточно умный человек, но в каких-то вещах была дурой.
А вот так называемые ДНР\ЛНР мне не нравились никогда. Я с самого начала чувствовала, что это история с душком. Когда я видела их… «братков», то есть правительство этих «республик», возникали параллели с какой-то криминальной бандой. То, как они себя вели, как они говорили, как они выглядели, — это же муть!
Всё серьёзно для меня поменялось после 24 февраля 2022 года. Хотя на самом деле, обухом по голове стукнуло ещё числа 12-го. Подошёл сын, ему 15 лет, и сказал: «Мам, будет война». Я ему тогда ответила: «Родной, вы с мальчишками переиграли в гаджеты. Такого не может быть».
— Откуда он знал? В его школе процветает пропаганда?
— Нет, нам повезло. Как раз в его школе пропаганды особо нет. И дома мы телевизор не смотрим. Но они с одноклассниками что-то обсудили, посмотрели какие-то ТикТоки, и мой ребёнок выдал совершенно чёткую интуитивную реакцию на то, что увидел. Как человек, не погружённый в повестку, из ТикТок-видеоряда он сделал единственно возможный объективный вывод. Для меня тогда такой вывод был невозможен, а для него — да.
Дальше я поняла, что не готова занимать позицию, что всё нормально, кто бы что ни говорил. Я смотрела «Дождь», читала украинские Телеграм-каналы: Арестовича, Подоляка, Романа Свитана… И стала искать информацию о волонтёрах, которые бы помогали украинцам.
Параллельно подруги из Украины писали о том, как и куда они убегали; что происходило на улицах Киева и Одессы; как сидели в подвалах. И это были не абстрактные, а вполне конкретные люди, с которыми происходили конкретные истории. Вот подруга сидит в подвале, а вот она бежит в Польшу с ребёнком. Вот одноклассница, которая живёт в Киеве, присылает фото своих дочек, которые прямо в верхней одежде, полностью наготове, лежат в кладовке, потому что кладовка — самое безопасное место. И когда ты получаешь информацию из первых уст, от людей, которых ты знаешь много лет, и они тебя ни в чём не убеждают, а просто рассказывают всё как есть… Ох.
И я стала искать в России волонтёров. Правда, поначалу у нас нигде ничего не происходило в этом смысле, зато везде закрывались газеты и интернет-ресурсы, творилось мракобесие и победобесие. А в апреле я нашла наше сообщество. Как раз в начале апреля оно организовалось.
— Почему так поздно?
— Если в Польшу беженцы пошли в первые дни, то к нам они попали существенно позже, если не считать тех, кого эвакуировали из так называемых ДНР\ЛНР за несколько дней до начала войны. Вначале украинские беженцы появлялись на юге (Ростов, Краснодар), и достаточно много времени прошло, прежде чем они добрались до Москвы или Петербурга. К нам ехали мариупольцы, потом уже и Харьковская область, и Херсонская… И начали появляться волонтёры, объединяться в сообщества.
— Как вышло, что ты помогаешь именно украинцам, а не каким-то категориям своих земляков?
— В настоящий момент то, что происходит с Украиной, намного интенсивнее того, что происходит с россиянами. Я своим тоже помогала, но сейчас…
Слушай, вот о чём надо рассказать. Наша пропаганда, оправдывая эту войну, в течение долгого времени утверждала, что русские и украинцы — один народ, одно государство и всё такое. Я не принимаю и не разделяю эту теорию, но если выбирать между «Русью Киевской» и «Русью Московской» (точнее, между тем, чем сейчас они обе являются), мне больше нравится Киевская.
Современная «Русь Киевская» — это демократия, защита своих прав, своего государства. Мне вот такой вариант, ваш, нравится больше. Потому что он про настоящее и про будущее, а не про вчерашний день. И про человеческие, про гуманные ценности.
И ещё. Я поняла, что после войны не вернусь в свою обычную жизнь, а останусь где-то в гуманитарном, социальном поле деятельности. И вот почему. Я чётко понимаю, что теперешний ужас порождён тем, что когда случилась, например, война в Сирии, то она всех нас тут как бы не касалась. А теперь меня касается то, что происходит. И я помогаю тем, кому здесь и сейчас наиболее тяжело и до кого могу дотянуться физически.
— Как ты справляешься с той реальностью, в которой живёт твоя страна?
— Тяжело справляюсь. Мир вокруг меня — перевернутый, фантасмагоричный. Этот мир внезапно оказался очень незрелым, подверженным пропаганде, страшным. И перестал быть правовым. В нём есть какие-то законы, но эти законы не имеют никакого отношения к правде. Этот мир опасный.
Понимаешь, мы все лишились контроля над собственной жизнью. И если у вас, украинцев, сейчас есть внутреннее ощущение правды, то у нас его нет. Россияне не делают никакого святого дела.
Вокруг много людей, которые делают вид, что войны нет. Я вычистила свой круг общения и спасаюсь тем, что делаю только то, что считаю правильным. Справляюсь с ситуацией, помогая другим. Пишу тексты. Общаюсь только с теми, чьи ценности разделяю. А когда не справляюсь, тогда просто лежу пластом.
— С тех пор, как ты нам написала, на ситуацию с украинскими беженцами среагировали эстонские журналисты, представители власти. Прошло несколько недель. Расскажи, какова ситуация на границах сейчас?
— Если коротко: поток беженцев в Нарве спал. Отказы во въезде так же есть, и они так же непредсказуемы. Но в последнее время нам всё же стало легче перевести украинца через границу.
Заглавное фото: independent.ie
