Мы задумали разговор с матушкой Юлей после одного её поста в Facebook. Она написала, что когда-то в смутное-смутное время наш журнал «Отрок.UA» поддержал её и не дал отчаяться. Мы спросили, что там случилась за история. Оказалось, что об этом обязательно стоит написать.
Весь этот текст, по сути, большая преамбула к той истории. Но без этой преамбулы не совсем будет понятно, в чём же суть.
Вы непременно должны познакомиться с этим чудом по имени Юлия Петренко, поэтому сразу переходим от нашего вступления к её рассказу.
О собеседнице. Юлия Леонидовна Петренко — композитор, регент, пианист, преподаватель по классу фортепиано и вокала. Родилась 13 марта 1991 года. Окончила Харьковский национальный университет искусств им.И.П. Котляревского (исполнительско-музыковедческий факультет, кафедра теории музыки).
Супруга протоиерея Евгения Петренко, настоятеля приходов в честь Песчанской иконы Божией Матери (г. Ганновер) и в честь Святых жен-мироносиц (г. Хальберштадт) в Германии.
Работает органисткой и играет на старейшем органе Серверной Германии в кафедральном соборе святого Стефана (в котором хранятся мощи святого первомученика Стефана, святителя Николая Чудотворца, святой великомученицы Варвары и многих других святых) в г.Хальберштадт.
Мама троих сыновей.
Я не чувствовала в своей семье опоры
Я родилась в семье неверующих людей. Внебрачный ребёнок.
Папа ГАИшник. В 90-х это было прибыльно. Мама молоденькая совсем, папа старше её на 14 лет. У него другая семья. Появилась я, но он маму не бросил, всегда нам помогал.
В детском садике воспитательница заметила, что я повторяю на пианино все мелодии, которые она играет. Рассказала об этом моим родителям.
У нас в Харькове есть школа-интернат для музыкально одарённых детей, называется «музыкальная десятилетка». В первый класс был очень большой конкурс: 10 человек на место. Но меня взяли, и я там проучилась 11 лет.
Однажды к нам пришёл представитель Еврейского культурного центра. Выбирал детей, которые хорошо поют, для участия в театрализованных постановках. Так я оказалась в еврейском театре. Три года мы ставили спектакли, ездили с ними по Украине и зарубеж.
Я была крещёная, но неверующая. Вообще неверующая. А тут преподаватель по фортепиано стала настаивать, что театр нужно оставить, потому что он занимал очень много времени и мешал занятиям в школе. И как раз подруга со двора пригласила меня петь в церковь. В Свято-Пантелеимоновский храм в детский хор. Было мне 12 лет.
На Владимирскую икону Божьей Матери я впервые пришла в церковь. Кстати, фамилия моего регента — Владимирская. Анна Сергеевна. Вот такое чудесное совпадение.
Меня взяли в хор, потому что голос хорошо поставлен, но я не знала даже, что такое Причастие, что вообще в храме происходит. Поэтому сразу пошла в воскресную школу. Отучилась три года, окончила с красным дипломом. Школа была очень сильная. Все учителя — преподаватели Харьковской духовной семинарии.
Мама устраивала свою личную жизнь. А я, получается, больше была в музыке.
Папа был «приходящий», или приносящий деньги, можно так сказать. Все праздники — Новый год, дни рождения — приехал, поздравил и уехал. То есть папу рядом я не помню. Если надо к школе скупиться, или, допустим, в лес на шашлыки, он мог меня на целый день взять. Но так, чтобы поделиться с ним переживаниями, такого не было.
Сейчас у меня самой есть дети, и я вижу, что те комплексы, которые сформировались в детстве, никуда не делись. В первую очередь отсутствие опоры. Я не чувствовала, что могу опереться на свою семью.
Например, если у моих детей в школе какая-то проблема, я иду и выясняю. Когда проблема возникала у меня, меня просто наказывали. Никто ничего не спрашивал, не думал, что я при этом чувствую. Взрослые хотели, чтобы я была удобной, никому не мешала.
Возможно, это способствовало тому, что я не развилась так, как хотела, в творческом плане. Да, у меня рождалось много идей, но при этом постоянно присутствовал страх и чувство, что тебя не поддержат, не поймут и не примут. Из-за этого много моих проектов так и не сложились. Пока.
Я работаю над этим, пытаюсь это изменить, бросаю себе вызов каждый день. Даже тем, что согласилась на это интервью.
Когда ты ребёнок, ты не можешь кричать в ответ. Поэтому я садилась за пианино и играла
Музыка — это был мой способ коммуникации с миром. Когда ты ребёнок, и ты не можешь кричать в ответ, а тебе говорят «будь тише», «веди себя потише», «ничего не говори», «эти проблемы нам не нужны». Я просто садилась за пианино и играла то, что чувствовала.
Получается, я коммуницировала через музыку. По выражению одного музыковеда, «музыка — это искусство интонируемого смысла». Мне казалось, что так я с кем-то говорю. Я не знала ещё Бога, но чувствовала, что есть в этом мире «что-то такое».
Когда в моей жизни появилась Церковь, я ощутила, что я талантливый человек. Меня сразу очень хорошо приняли в хоре. Моя регент, Анна Сергеевна Владимирская, писала музыку для нашего хора. И если ты постоянно слышишь новую, красивую, современную церковную музыку, конечно, начинаешь этому подражать.
Сначала я никому не могла показать свои произведения. Казалось, это что-то детское, неинтересное. Когда поступила в консерваторию, пришла к покойному уже ныне Птушкину Владимиру Михайловичу, и он оценил мою духовную музыку с точки зрения музыкального произведения, дал ей высокую оценку. Тогда я подумала, что, наверное, всё-таки что-то могу, кому-то это может быть интересно.
После того как мой муж рукоположился, мы уехали служить в монастырь в Полтавской епархии. Владыка сказал: «Ты не будешь работать, занимайся только клиросом». Так что десять лет мы с матушками пели на службах, и у меня было и время, и желание, и атмосфера располагала к тому, чтобы композиторствовать.
Очень долго, пять лет, у нас с мужем не было детей, и всё это время я писала музыку. У меня две полностью написанные литургии: одна в стиле знаменного пения, вторая в современном стиле.
Со временем я узнала, что люди стали исполнять мою музыку в храмах. По первому образованию мой муж специалист в IT-сфере, он сделал мне сайт, я выкладывала туда ноты своих произведений, люди заходили и комментировали. Это мотивировало. Раз кому-то нравится, раз музыка проходит через сердце и прославляет Бога, значит, надо дальше этим заниматься.
Кстати, мою музыку скачивали и публиковали в российских сборниках и подписывали почему-то не Юлия Петренко, а Юрий Петренко, Ю.Петренко, при этом никогда на мой сайт не давали ссылку. Мы писали письма в Петербург, в Москву, но никто не отвечал.
Сейчас, бывает, я сама себя на записях не узнаю. Потому что работаешь много — если хочешь писать, надо всё время этим заниматься. Как упражнение: если не пишешь долго, то теряешь хватку, пропадает навык. А потом мне присылают записи: «Вот, мы спели ваше Малое славословие, такая чудесная музыка, спасибо большое», а я уже не помню, когда и в каком состоянии его писала. Слышу на записи, действительно, произведение моё. Но как будто кто-то за меня его написал.
У меня такое чувство, что не я пишу музыку. Это Господь через меня даёт людям возможности Его прославления. Поэтому я всегда хочу, чтобы у меня было много соавторов. Люди, когда читают ноты, видят каждый свою композицию, что-то своё в произведение вкладывают. Часто я не прописываю в нотах нюансы — где форте, где пиано, какие-то динамические оттенки. Потому что каждый регент, каждый исполнитель хочет почувствовать себя сотворцом.
У меня есть песнопение «Свете тихий», оно стало очень популярно, его много где поют. И я слышу, что некоторые заканчивают в мажоре, а некоторые в миноре. Изначально оно в миноре, но людям, наверное, хочется идти от мрака к свету. И это тоже классно. Пусть будет. Кто-то чувствует по-другому, и я только за такие изменения.
Регент приучала нас быть женщинами
По поводу того, что мои ноты подписывали мужским именем.
Когда мы служили в женском монастыре в Полтаве, был у нас один священник-монах, который мог и грубое слово сказать, особенно в отношении внешнего вида. Конечно, это нарушение личных границ. Но когда тебе 19 лет, и ты приехала после консерватории в монастырь, то думаешь, что, наверное, и правда, я такая плохая, раз мне делают замечания.
Мне он однажды сказал: «Ты как дурочка с чёлкой ходишь». А я с кучей комплексов, жена младшего священника. Решила, что я действительно дурочка с этой чёлкой. Он говорил подобное и другим людям, и, конечно, со временем владыка повлиял, и его убрали из монастыря.
Но больше я никогда не сталкивалась с тем, чтобы женщин в Церкви унижали. Мы служим сейчас в Германии, и когда я спросила мужа, в честь кого назовём наш приход в Хальберштадте, он ответил: «Давайте в честь Святых Жен-Мироносиц». Потому что первыми нашими прихожанками были женщины с детьми, мужья которых воюют в ВСУ, а они, подобно женам-мироносицам, молились о победе и о здравии своих мужей и их побратимов.
Одна немка, которая выполняет основную работу в протестантском храме, где мы служим, однажды сказала: «Я всё время думала, что ортодоксы — это патриархат. Что в храм ходят мужчины, а женщины сидят дома и занимаются детьми. А у вас всё по-другому. У вас женщины и поют в храме, и флористикой занимаются, и общаются». Очень ей это пришлось по душе.
Наша регент, Анна Сергеевна, даже сейчас, будучи в возрасте, остаётся очень красивой женщиной. Для меня она пример женственности, пример вообще православной христианки. Мы все называли её мамой. Ей можно было позвонить среди ночи с любым вопросом.
Мы смотрели на неё с таким восхищением. И именно она приучала нас быть женщинами. Всегда следила за нашим внешним видом.
На каждый праздник для нас покупалась нарядная одежда. Какая-то красивая юбка, одинаковая для всех блузка и платок. Это очень мотивировало. Ты понимал, что находишься в храме. Не просто пришёл попеть, а предстоишь Господу и у тебя для Него самая красивая одежда, самый красивый платок.
Интересно, что когда я пела в еврейском театре или участвовала в других школьных мероприятиях, учителя говорили: «Бросай это, у тебя снижается успеваемость». Но когда стала ходить в церковь, то и уроки делать успевала, и в целом по учёбе ко мне не возникало никаких претензий.
Сейчас думаю, насколько Господь мне это разрешил сделать, насколько Он меня вёл. Просто вставала ребёнком, в 12 лет, и каждое воскресенье ехала в храм на весь день. В восемь утра на спевку. Затем служба. Потом трапеза. Воскресная школа до шести вечера.
Мы все в хоре были настоящей семьёй. Сейчас уже покрестили друг у друга детей, стали кумовьями и продолжаем общаться.
«Тебе 19 лет, ты можешь с парнем хотя бы пообщаться?»
В консерватории я училась на двух отделах, параллельно проходила обучение на вокальном отделе в музыкальном училище. Одно время пела в филармонии. Это была очень большая нагрузка. Ещё и церковь по выходным.
Новая атмосфера, новая форма обучения. Болонская система, какие-то модули. Мне это давалось невероятно трудно. Я даже попала в больницу, потому что от нагрузки нервная система просто сорвалась. Но училась очень хорошо.
Это был 2010 год. Первая седмица Великого поста. Вечер. Пишет мне в личные сообщения какой-то парень. Тоже из Харькова. На аватарке юноша в стихаре с кадилом. Уже он мне показался со странностями.
«Привет, ты хочешь стать матушкой?» От такого вопроса я просто опешила. И, конечно же, ничего не ответила.
А мы на клиросе друг над другом подшучивали. Анна Сергеевна говорила: «Ты же училась, Юля. Ты ещё матушкой станешь». Но я не хотела, планировала заниматься карьерой. Тем более так тяжело училась.
Этот парень стал мне писать постоянно. Не помню, сколько так продолжалось. Может быть, несколько недель. Я не отвечала. Потом моя лучшая подруга говорит: «Юль, тебе 19 лет. Ты можешь с парнем просто пообщаться? Может, он неплохой человек».
В общем, она меня уговорила. Мы стали переписываться, потом созвонились. Он настаивал на встрече. Я отвечаю: «У меня нет времени вообще, абсолютно. Но я буду навещать свою подругу в студенческой больнице в следующую пятницу. У неё язва желудка. Если хочешь, можешь пойти со мной». Он: «Конечно, хочу». Накупил тогда целый пакет фруктов для моей подруги. Хотя ей, конечно, этого всего было нельзя.
Я смотрю, парень неплохой. Можно общаться.
Он активно участвовал в харьковской молодёжке. Однажды говорит: «У нас есть проект для онкобольных деток. Мы ездим к ним в больницы и проводим спектакли. Потому что дети живут в отделениях месяцами, не имея возможности даже просто выйти на улицу». Конечно, меня это заинтересовало. Это же моя тема — по больницам ходить, кого-то навещать.
Потом нас пригласили в психоневрологический диспансер. Там в спектакле я участвовала как речка — надо было постоять голубой тканью волны изображать. А он был непослушной овечкой.
Парень, метр восемьдесят ростом. Здоровенный. В костюме овечки. Я никогда не видела, чтобы молодой человек не стеснялся вот так наряжаться. И настолько он был вовлечен в эту всю атмосферу… Думаю, реально хороший, добрый человек. Что ещё надо?
Проходит время. У меня концерт в органном зале. Говорит: «Я пойду с тобой». Представьте, стоит хор шестьдесят человек, а он после выступления подходит и дарит букет цветов мне одной. А я даже не солистка была.
Как девушке, мне очень нравилось такое внимание.
Потом мои друзья решили пожениться. Мы знали, что Евгений профессионально занимался спортивно-бальными танцами. Подруга говорит: «Давай попросим его поставить нам свадебный танец?» Я ответила, что не знаю, согласится ли он. Но в разговоре я только заикнулась об этом, как он тут же: «Когда выезжать, где будем репетировать?»
Все мои просьбы настолько деликатно выслушивались и так внимательно выполнялись… Я подумала, что если так будет всю жизнь, я была бы не против.
Как мы подали в ЗАГС заявление, как готовились к свадьбе — всё помню как в тумане. Он сам купил что нужно, обо всём договорился.
И в этом он весь. Такой целеустремлённый человек. Если поставил какую-то задачу, не успокоится, пока не сделает что задумал.
«Господи, если в Твоей власти это изменить…»
Я уже говорила, что у нас долгое время не было деток. Почти пять лет. И когда мы узнали, что ждём сына, это стало настоящим чудом. Имя выбрали задолго: Тимофей, что переводится как «почитающий Бога». Второй ребёнок тоже появился, можно сказать, неожиданно. Через два года. Назвали Филиппом.
А потом, ещё через два года, я узнаю, что беременна третьим ребёнком. Иду на первое УЗИ, всё отлично. Ко второму УЗИ начинается коронавирус и всё это безумие. Садики, школы — всё закрывается. Людей в храмы не пускали, и мы могли выживать только за счёт подработки отца Евгения в качестве юриста. Это всё настолько угнетало…
Наступил период какого-то сплошного мрака. Каждый день читаешь, сколько людей погибло, сколько заболело. И в этой атмосфере мы едем в Харьков на второе УЗИ.
Я в маске, дышать нечем. Доктор говорит: «Вы сейчас только не пугайтесь и не расстраивайтесь, но я должна вам кое-что сказать». И тут я понимаю, что надо волноваться.
Она показывает на мониторе: «Видите, вот тут должно быть лицо. А у плода здесь новообразование». Так и говорит: «Я не вижу лица». Новообразование действительно может вызывать деформации или уродства. Может, рот будет искривлён, или ещё какие-то отклонения.
Я в полном отчаянии выхожу из кабинета и уже представляю себе, как мы становимся родителями больного ребёнка. Тут эти двое совсем маленькие, мы в однокомнатной квартире в домике при монастыре. И такие перспективы вырисовываются.
Я молилась, просила: «Господи, исцели. Если нужно, пусть будет так. Но если в Твоей власти это изменить…»
У нас все дети с греческими именами — Тимофей, Филипп. Я мужу говорю (а мы уже знали, что будет мальчик): «Пусть будет Гавриил». Муж: «Что за имя? Гаврюша, как телёночек в мультфильме». Но Гавриил переводится как «крепость от Бога». И чтобы Господь исцелил малыша или помог нам всё это принять, я решила молиться архангелу Гавриилу.
«Насколько же Ты сильный, Господи! Насколько же Ты мудрый»
Я постоянно молилась, читала акафисты. В 30 с чем-то недель назначают нам третье, последнее УЗИ. Диагноз несколько раз подтверждён и записан в карточке. Не киста, не просто какая-то опухоль, а новообразование.
Как раз это был праздник святителя Афанасия, патриарха Цареградского. Его мощи почивают в Харькове в кафедральном соборе. УЗИ назначено на 9 утра, а в соборе архиерейское богослужение. Думаю, съездим быстренько на УЗИ и ещё успеем в собор.
Доктор один раз смотрит, второй. Поворачивает ко мне монитор: «Вот, смотрите. Здесь было новообразование, а теперь от него осталось только пустое место». Я говорю: «Куда оно могло деться?» Доктор отвечает: «Я не знаю».
После приёма у врача мы сразу поехали в собор. Было очень-очень много людей. И я с большим пузом прохожу и этим пузом всех расталкиваю. Сразу к святителю Афанасию — настолько я была благодарна.
Там как раз и икона архангела Гавриила — это же Благовещенский собор. Двенадцать недель я читала архангелу акафист. Читала и молилась, и просила. Прикладываюсь к иконе и думаю: «Насколько же Ты сильный, Господи! Насколько же Ты мудрый».
Всё в нашей жизни происходит неслучайно. Все эти 12 недель (как раз был период Великого поста, ещё и коронавирус этот) моменты отчаяния сменялись моментами надежды. А тут ваш «Отрок.UA». Читаю в Facebook объявление, что в утешение в период пандемии редакция дарит всем желающим по два журнала. Архивный выпуск и новый.
В тот момент для меня это было как подарок. Когда всё закрыто, ты стоишь у новой почты на улице, ждёшь эту посылку. Она приходит. Ты на крыльях со своим животом прибегаешь домой, открываешь. Журнал ещё пахученький такой, весь живой какой-то.
У меня даже фотография есть: средний сын сидит с новым «Отроком» и листает. И такие там были хорошие статьи, такие истории утешительные!
Мы как раз после второго УЗИ, когда узнали, что у нас такое с ребёнком. Приехали домой, я увидела объявление по поводу «Отрока». И буквально через несколько дней, даже быстрее, чем я думала, журнал уже лежал у нас. Мы все его читали.
Когда переезжали, он с нами в Харьков и уехал. Лежит теперь где-то там. На просторах разрушенной квартиры.
Мы покупали квартиру в Харькове в военном городке. Думали, рядом с военными жить спокойнее
Наш дом в Харькове стоял на территории бывшего военно-лётного училища. Застройщик часть квартир передал военным, ветеранам АТО и полиции под служебное жильё. Когда мы этот вариант увидели, он был ещё на этапе стройки. Цена хорошая, район хороший. Из окна видно Благовещенский собор, недалеко от центра. Плюс вокруг все военные. Спокойнее всё-таки рядом с военными жить, подумали мы.
Но когда началась война, первые прилёты были по нам. Рядом СИЗО, его полностью разрушили. Школа — её тоже больше нет. В нашем дворе стояла церковь, у меня там своя оркестровая школа, детский хор. И это всё разбомбили.
В феврале 2022 года вся наша жизнь обнулилась в момент. Мы просидели неделю в подвале, а 2 марта выехали к моей маме в Германию. Ещё не было тогда программы, по которой беженцам выплачивалось пособие. Просто ехали «немножко пересидеть». Забрали детей, кота. Четыре дня добирались на перекладных.
Сидим в Германии, а события в Украине обостряются. Харьков сильно бомбят. И тут вдруг 27 мая созывается Собор в Феофании, принимается решение открывать заграничные приходы УПЦ.
Мы были одними из первых. До нас действовали приходы в Гамбурге, Берлине, Лейпциге. И наш Хальберштадт вошёл в число первых.
Собрали подписи. Лютеране предоставили нам в бесплатное пользование то помещение, где мы служим сейчас. У нас вообще сложились с ними очень тёплые отношения. Так всё и завязалось.
Первый год треб как таковых не было. А сейчас по три-четыре крещения каждые выходные. И это только Хальберштадт, маленький городок на 40 тысяч населения. А сколько повсюду в нашей УПЦ заграницей крестится деток! И ты понимаешь, что это самое главное: будущее у нас есть.
