Ей всего 31 год, а она уже смотрела в глаза смерти, прижимая к груди своих детей — двух мальчиков и четырёх девочек — когда русские «освободители» ворвались в её дом с оружием.
Это крёстная моего старшего сына. Матушка Мария Муляр — жена священника Андрея Муляра. Познакомились они в юном возрасте в киевском храме святителя Михаила, митрополита Киевского. Он — пономарь, она — сестра милосердия и певчая в хоре. Да так полюбили друг друга, что уже не представляли жизни врозь. Обвенчались, переехали в Гостомель.
В маленькой однушке Мария сразу же создала уют — всегда чувствовалось, что в этом доме царит любовь и особенное тепло. Матушка занималась рукоделием: варила мыло, делала украшения, вязала игрушки для малышей, а позже всерьёз посвятила себя фотоделу и созданию авторских фотоальбомов для мам. Трудилась чаще всего по ночам, уложив детвору в кроватки. На резонный вопрос друзей: «Когда же ты спишь?» отвечала с улыбкой: «Когда получится. Часика 3-4 ближе к утру обычно удаётся отдохнуть».
А потом в её дом нагрянула война…
Отключили свет, интернет, воду с канализацией, газ
Война пришла лично для меня внезапно. Я до последнего не хотела верить в то, что в ХХI веке вообще возможно воевать. Мы не выехали 24 февраля — не верили в происходящее. А 25-го выезжать было уже поздно.
Сложно вспоминать.
Страшные картинки сменяли одна другую. Было всё — и страх, и слёзы… Бомбёжка нашей улицы началась издалека, но уже тогда соседи говорили, что русские идут в нашу сторону и у нас будет горячо.
Нам отключили свет, интернет, воду с канализацией, газ. Мы спали все вместе в коридоре на полу, и все наши окна были выбиты взрывной волной. Очень холодно, а греться фактически нечем.
Дети ходили по квартире в куртках и зимних ботинках, натирая себе ножки до крови. Еда заканчивалась, как и лекарства. Младшей дочке был годик, и она очень кашляла. Как же я боялась, что начнётся пневмония и я ей не смогу ничем помочь!
Пока русских ещё не было, я очень опасалась мародёров, ведь власти в городке уже не было. Полная анархия. Ночью к нам ломились в парадное, выглядываешь в окно — а там темень, бродит кто попало. И по квартирам лазили, машины вскрывали.
Как с годовалым ребёнком спускаться в подвал?
В одну ночь под наши окна подошли русские танки. Они обстреливали наших военных в лесу. Было настолько страшно, что стучали зубы.
Стрельба велась очень громко, массированно, в любой момент в нашу угловую квартиру мог залететь снаряд. Россияне расстреливали людей, которые выезжали из Гостомеля, — из нашей школы дети там погибли. Бомбили наши дома.
Из домов выбегали люди с лопатами — бежали копать окопы, чтобы наши солдаты могли вести ближний бой с противником. Люди давали свои машины, чтобы перегородить дорогу танкам, мусорные баки тащили на центральные улицы, чтобы танки не могли пройти. И когда это происходило, очень сильный обстрел вёлся по нам.
Мы всё терпели, ждали, я очень не хотела спускаться в подвал, потому что, во-первых, там алкоголь и маты круглосуточно, а во-вторых, как с годовалым ребёнком спускаться в подвал? Холодно, темно, сыро, там негде побегать, а она только начала ходить, и ей бегать было жизненно необходимо.
Но в тот день, когда нас сильно обстреливали, я таки сдалась и мы спустились в подвал в первый раз. И то только спустя неделю после соседей, когда в нашей квартире уже два дня не было окон.
Пока мы сидели в подвале, Маша если не спала, то орала, потому что хотела ходить, ползать, чтобы её всё время куда-то несли. На одном месте усидеть с ней было невозможно. Она орала ночью, днём, утром, вечером. Мне было стыдно и неудобно перед соседями, и я устала.
Не церемонились, стреляли сразу
Подошла ко мне соседка с верхнего этажа и говорит, что в соседнем доме расстреляли полностью всю семью за отказ отдать мобильный телефон. Это был первый такой случай. Постепенно появлялось понимание того, что будет с нами, если к нам придут.
Потом рассказали о том, что через дом, на соседней остановке, где «Фора», охранник пришёл проверить магазин, а там как раз рашисты тусовались. И они потребовали у него дать им что-то поесть. Он отказался впустить их и был застрелен прямо возле магазина. А в ЖК «Покровском» обстреливали мирных жителей. Если кто-то пытался оттащить раненого в безопасное место, обстреливали и тех, кто тащил. Там тоже были погибшие. Не церемонились, стреляли сразу.
Русские взломали «Фору» и вынесли какие-то продукты. А так как магазины везде были закрыты, продуктов купить негде, а выехать из Гостомеля невозможно, то некоторые из наших соседей позже пошли туда за едой. То же и с аптекой. Многим нужны были лекарства, люди болели, тоже бегали и брали. Мы боялись, чтобы соседи не начали друг друга убивать за эти лекарства, но этого не случилось. Люди делились.
Прямо у нас под домом стоял танк, который стрелял по позициям ВСУ на другом конце улицы. У нас угловая квартира, и постоянно было ощущение, что вот-вот сейчас прилетит мина прямо в квартиру. И ты сидишь и дрожишь, а танк стоит и стоит…
Этот шум танка я не забуду, наверное, никогда. Он вызывает такую дрожь в теле… И ты слушаешь очень внимательно, отъехал он хотя бы на метр от твоего дома или нет. Я настолько не выдерживала этого перегруза, что шла к окнам (стёкол уже не было — мы заколотили проёмы дээспэшкой и в ней оставили дырочку, чтобы смотреть, что снаружи происходит), и смотрела в эту дырочку, чтобы понимать, уехал он или нет, потому что морально это было ужасно тяжело.
Когда танк уехал и стрельба прекратилась, часам к двум ночи прилетел снаряд в дом напротив. Дом горел всю ночь. Пожарные не смогли выехать, и он сгорел дотла.
«Настолько русский язык я не ненавидела никогда»
Где-то в 4 утра кто-то стал ломиться в двери парадного. Поскольку света не было, то парадное соседи заколотили деревянными колышками, чтобы никто не мог войти. Я уже приготовилась к самому худшему, но, слава Богу, оказалось, что это из Военного городка (который довольно далеко от нас) прибежала дочка нашей соседки вместе с сыном и мужем. Сын у них инвалид. На их улицу пришли кадыровцы и стали кричать: «Выходите! Всех будем расстреливать!» И дали автоматную очередь по окнам, по домам. А у соседкиной дочки дом как раз вдоль улицы. Их ребёнку прилетело буквально в 5 см от глаза. Поэтому ночью они сбежали к нам, и мы были вместе.
Когда обстрелы немного уменьшились, мы вернулись в квартиру.
Однажды прибегает сосед и говорит: «Быстро закрывайтесь! Пришли русские». Я смотрю — отец Андрей качает Машу на мяче, дети в коридоре, но обстрелы идут, а я как раз в то утро готовила на углях картошку и яйца. На плите — угли в тазике. На распорке висит котелок — там мы варили еду. Смотрю в окно — въезжает танк, второй, третий. Вскрикивают люди. Вижу — георгиевские ленточки. И я понимаю, что это не наши.
И я честно скажу — настолько русский язык я не ненавидела никогда! Они кричали, дёргали двери — а двери везде затыканы колышками. Один солдат кричит: «Тут закрыто!», а ему командир отвечает: «А ты что, двери не умеешь ломать?!» Они побежали по лестнице, начали выламывать двери в квартиры.
У нас решётка перед нашей дверью на две квартиры. Они дёргают — закрыто. Думаю — может, пронесёт и они уйдут. Ушли, я немножко выдохнула, при этом всё время читала «Живый в помощи Вышняго». Даже забывала дышать, забывала глотать слюну. Было ощущение, что я засыпаю: от того, что происходит, теряла понимание реальности.
Дети в коридоре, муж качает младшую, а я стою, смотрю в окно и слежу за углями, потому что они трещат, разлетаются в разные стороны, и мне важно, чтобы сильно не дымило, чтобы нас не выдало…
В итоге русские возвращаются с ломом и начинают ломать нашу решётку. Мы уже приготовились — сами понимаете к чему.
Вспоминаю, и у меня до сих пор дрожь по телу и онемение внутри — от того состояния, когда ты понимаешь, что это всё, шансов просто нет. Я ещё хотела как-то по крыше магазина спуститься, а потом думаю: а куда? Весь наш пятак оккупирован, в каждом дворе они поставили свою технику. Эти солдаты были везде, как тараканы.
Мы с детьми прошли в комнату. Дети молчали, переживали внутри, только потом мы узнали, насколько им было страшно! Отец Андрей стоял в коридоре, подняв руки. Они выломали двери с ноги, а мы ещё и дверь входную не закрыли на замок.
Заходит один, за ним человек 15 с РПГ, с автоматами, все до зубов вооружённые. Толкает ногой двери и говорит: «А вы чего не открываете? Не слышали, что мы стучали?» Отец Андрей отвечает: «Не убивайте. У нас тут дети. Пожалуйста, не убивайте!» Смотрю, они так немножко посмирнели, увидев детей, успокоились. Мы уже затаили дыхание просто, очень страшно было. Они: «Мы мирных не убиваем. Собирайте вещи, спускайтесь в подвал, потому что будут сильные обстрелы».
Отец Андрей хватает детей и несколько сумок, которые мы собрали. А я думаю — надо ж что-то поесть, вдруг они нас в том подвале закроют! Хватаю мусорный пакет, скидываю туда всю ту картошку, которая не допеклась, яйца, которые не доварились, беру воду, смесь, и мы бежим в подвал.
«Потерпите. Ещё пару дней, мы возьмём Киев — и всё закончится»
В подвале нас реально закрыли. Двое суток мы там сидели безвылазно, потом нас начали выпускать подышать свежим воздухом возле парадного.
Конкретно об этих солдатах, которые стояли в нашем парадном, ничего плохого сказать не могу. Они приносили детям еду, тёплые одеяла, подушки, ездили в аптеку за детским питанием. То есть помогали, чтобы люди как-то это всё пережили. Говорили: «Потерпите немного. Ещё пару дней, мы возьмём Киев — и всё закончится». Они на это очень сильно рассчитывали. Кстати, 8 марта они принесли нам розы. Из нашего же магазина цветочного, вот так поздравили с 8 Марта. Ирония…
Были и те, кто просил прощения за то, что они сюда пришли. Заходил один, приносил детям конфеты и говорил: «Простите нас ради Бога, у меня тоже дети дома. Я знаю, что такое дети, я очень хочу домой. Простите, что мы к вам сюда ввалились».
А 9 марта в 4 утра в наш дом прилетел снаряд. Мы на тот момент уже настолько устали… Маша всё время верещала, было очень тяжело, и отец Андрей пошёл к их старшему, попросил пустить с детьми хотя бы к соседке. У неё ещё окна стояли целы и было тепло. Нас туда пустили. Два дня мы пробыли там. После подвала роскошь такая — стол есть, ложки, вилки… Туалет, правда, не работал, но хотя бы дети могли побегать, поиграть.
Как раз мы находились там, когда в четыре утра прилетел снаряд. Разнёс часть дома, в частности, и нашу квартиру на четвёртом этаже. Дом затрясся, и мы вместе с ним. Что-то попадало, посыпалось. Я уже проснулась, но лежу с закрытыми глазами и боюсь их открыть. Только открыла — смотрю, я вроде жива и все живы. Стены стоят, только окна посыпались. Подуло холодом. Серафим папе говорит: «Папа, дует из окна», а отец Андрей отвечает: «Укройся одеялком потеплее, потом заклеим окна». Мы закутались покрепче и снова уснули, потому что не было сил.
А через какое-то время начало что-то падать с крыши дома на крышу «Форы». Ну, падает и падает. И тут к нам заходят русские и говорят: «Собирайтесь срочно — мы горим!» Мы вышли — полыхает наш дом, наша квартира, полыхают наши рыбки — жалко, живьём сгорели.
«Мы в Гостомеле в оккупации, спасите нас!»
Все наши соседи побежали в сторону школы, а мы — в сторону Бучи. Нас повели в подвал на улицу Бучанская. Мы там пробыли ещё сутки. Люди возмущались: «Кто вас сюда привёл? Тут и так много всех. Дополнительные рты!» Дети носятся, плюс там ещё подвал песочный — люди ходят, вся эта пыль поднимается вверх. Нос чёрный, ты дышишь грязью, холод просто невыносимый, спать неудобно. Мы спали полусидя. Это всё описать очень сложно.
Вещи наши сгорели. Эмма у меня описалась в последнюю ночь. Переодеть её не во что. Я её раздела, положила все те вещи на трубу. Понимаю, что они не высохнут… Замотала её в одеяло, а утром вместе с отцом Андреем пошли искать одежду. Магазины все разбомблены, разграблены. Нам нужна была ещё и обувь, и тёплые вещи…
11 марта я вышла из подвала, надоело там сидеть. У русских как раз ротация, и можно было немножечко свободнее себя чувствовать. Выхожу и вижу — едут машины с белыми тряпками: одна, вторая, третья, пятая, десятая. Десятки, сотни! И я вдруг поняла: да это же эвакуация!
Мы хотели пешком идти в Бучу, но нам сказали не делать этого, потому что расстреляют. А когда эту колонну увидела, то подумала — может, зелёный коридор. Но связи нет, узнать неоткуда. Самое страшное — быть без связи, когда ты в вакууме сидишь.
Через людей мы узнали, что нас ищут. Побежали на 5-й этаж ловить сеть, но сети нет, на телефоне 2%. И это только спустя 6 дней мы смогли позвонить, потому что русские вообще запрещали телефоны доставать, иначе бы убили.
Словили сеть, позвонили на 102. Кричим: «Мы в Гостомеле в оккупации, у нас 2% на телефоне, спасите нас!», а на том конце провода начинают какие-то бюрократические вопросы задавать. Потом позвонили близким, которые сказали, что организуется эвакуация, будет автобус. Некоторые автобусы выезжали на Беларусь. Белорусские уехали первые, а мы позже.
И вот знаешь, коли їдуть хлопці, розмовляють українською і ти чуєш цю рідну мову — несмотря на то, что всю жизнь говоришь по-русски, но ты понимаешь, что это наши, это наконец-то наши! Просто до слёз! Хочется плакать, что тебя наконец-то отсюда вывезут!
Уезжали мы оттуда — я прощалась навсегда с этим местом, где мы прожили 15 лет, где родились мои дети, где была вся моя жизнь. Все мои инструменты, вещи — всё сгорело полностью. Но я хотела поскорее услышать тишину. Постоянные обстрелы, грады, мины, ракеты, авиация — мы уже знали, что где куда летит. Когда выезжали из Гостомеля, вообще очень мало верилось, что мы доедем до точки назначения.
Всё время ждали смерти. Ведь она была то тут, то там постоянно. Что происходило вокруг Гостомеля, тоже страшно. Танки «поджаренные», везде гильзы, гранаты — ступить некуда. С большой сложностью нас эвакуировали, но, слава Богу, выехали. В Киеве нас приютили добрые люди, потом мы поехали к родне.
Хочется кричать всему свету о героизме наших воинов
После освобождения из оккупации Мария думала, что самое страшное позади. Но вскоре её младший брат, воин ВСУ, перестал выходить на связь. А затем семью потрясла ужасная новость — Антон Закревский героически погиб под Харьковом, защищая свою страну.
Сложно говорить о братике… Хоть и хочется кричать всему свету о его героизме, мужестве и самоотдаче. Бесстрашие, сила и безмерная любовь к своей стране — это всё он. Он очень хотел защитить свою Родину и, героически спасая свой отряд, отдал свою жизнь. Мы очень скучаем по нему, но он наша гордость. Наш золотой мальчик, которого мы очень любим.
Когда Антошки не стало, я поняла, что я бы, наверное, готова была ещё раз пережить то, что мы пережили, лишь бы он был жив. Вся реальность — она в том, что тут ты есть, всё хорошо, все живы, здоровы, а в одно мгновение тебя уже нет или нет твоего близкого.
Последние слова, которые он мне сказал, навсегда врезались мне в память, и это очень тяжело, тяжелая боль на всю жизнь. Эта война, конечно, принесла людям очень много душевных ран, забрала максимально много у нас. Я очень переживаю за солдатиков, которые сейчас воюют. Мы когда ехали, видели солдат и сигналили им — очень хотелось их поддержать, взбодрить. Сердце радуется, когда видишь наших воинов, — они настолько смелые и сильные духом! Невероятно! Особенно после потери брата это всё очень остро ощущается.
Когда мы выехали, то все по очереди заболели — так выходил стресс
О том, чтобы выехать за границу, я думала ещё когда сидели под обстрелами. Было смертельно страшно. Но потом мы поняли, что лучше, чем дома, не будет нигде. И если уж придётся встретить смерть, хочется встретить её на своей земле.
Война изменила многое. Отношение к жизни. Привязанность к вещам, к месту, к людям. Развернула нас на 180 градусов. Война учит надеяться на Бога в полной мере, когда кроме Него помочь не сможет никто.
В Гостомеле я держалась максимально, не давала себе слабину. Никто из нас не болел, критичных вещей не происходило, слава Тебе, Боже. Но потом, когда мы выехали, заболела Маша, мы очень долго её лечили капельницами. Затем заболела я, отец Андрей, по очереди заболели все дети — так выходил стресс.
Маша плакала по ночам очень сильно, с истериками. Я не знаю, это, может быть, милость Божья или моё такое восприятие, что пережитое, как в кино, будто прошло мимо меня. Только физические ощущения остались. И когда я сейчас читаю «Живый в помощи Вышняго», подкатывает ком к горлу и хочется плакать, потому что я вспоминаю, насколько было страшно, когда русские ломали двери.
Приехав в Хмельницкий без ничего, я тоже плакала, но не оттого, что всё потеряла, а потому, что была невероятно благодарна людям за доброту! Люди помогали настолько, что даже представить сложно. Я благодарна каждому за посильный вклад!
Коллеги по фото и мастера, которые создавали реквизит, поделились им. Так у меня снова появилась возможность работать. Создавать альбомы я больше не могу и скучаю по ним очень, но чтобы к ним вернуться, надо очень много денег на приобретение нового инструмента.
Зато я чудом спасла камеру и ноутбук, поэтому могу фотографировать, а это уже счастье! Работать в военное время не так просто, как раньше, — постоянно нервничаешь, чтобы не началась воздушная тревога. Благо за детками присматривает муж или моя мама.
***
Сейчас матушка снова в трудах. Теперь её фотоработы наполнены особенным смыслом и глубиной. А её муж, отец Андрей, как и прежде, служит и окормляет паству — всех тех, кто молил Бога о спасении своего любимого батюшки и его семьи. А время для Украинской Православной Церкви сейчас, увы, также далеко не мирное.
Относительно ситуации в Церкви сейчас вообще очень сложно.
Многие люди, которые малограмотны в церковных вопросах, распространяют фейки, лживые свидетельства и вообще говорят гадости. Обидно. Ведь верующие УПЦ — это те же украинцы, которые любят свою страну и отдают за неё свои жизни. А это ли не наивысший показатель патриотизма? Но, к сожалению, объяснить или показать этим людям невозможно ничего. Поэтому лишь молитва и упование на Бога.
Господь даёт этот путь исповедничества, и мы должны им идти, благодаря Бога за Его мудрость. Лишь после мы узнаем, к чему это всё.
Я очень хочу пожелать всем людям мира! Скорейшего мира в нашей многострадальной стране. Особенно тяжко беженцам, ведь когда ты остался ни с чем, то чувствуешь себя ужасно… Хочется сказать им, что где бы вы ни были, вы — сильные! Везде можно начать с нуля, главное — не впадать в отчаяние и надеяться на Божью помощь. Радость можно найти в элементарных вещах, просто нужно постараться её искать.
